Книга Кровавый корсар - Аарон Дембски-Боуден

Септимус кивнул.

— Тогда последнее, чего она сейчас хочет, — это мужские ладони на своем теле, — заметил Марух.

Септимус рухнул на стул, уронил руки на колени и опустил голову. Пепельно-русые волосы упали ему на лоб, закрывая бледное лицо. Темный глаз моргнул, голубая линза завращалась и защелкала.

— Я ненавижу этот корабль.

— Она тоже так говорит.

Септимус покачал головой.

— До того как она появилась здесь, все было намного легче. Являться по приказу. Выполнять обязанности. Знать, чего ты стоишь. Я никогда не задавал вопросов, потому что мне не перед кем было отвечать.

Он набрал в грудь воздуха, стараясь найти правильные слова, но дело закончилось только вздохом.

— Сколько времени прошло с тех пор, — мягко спросил Марух, — как ты в последний раз судил себя по человеческим меркам? Не как раб, не имеющий другого выбора, а как человек, проживший уже половину своей единственной жизни?

Септимус поднял голову, встретившись глазами с Марухом.

— О чем ты?

— Трон, на этом корабле так холодно! У меня ноют кости. — Пожилой раб потер затылок руками, черными от машинной смазки. — Ты знаешь, о чем я. До того как тут появилась Октавия, ты просто делал свое дело, даже не пытаясь взглянуть на себя со стороны. Ты делал то, что делал, потому что у тебя не было выбора. И ты никогда не оценивал свои действия. Зачем, если нет свидетелей? Но теперь есть она и есть я. И внезапно ты почувствовал себя еретиком и проклятым сукиным сыном, так ведь?

Септимус промолчал.

— Ну что ж, очень хорошо. — Марух улыбнулся, но его улыбка была скорее снисходительной, чем насмешливой. — Ты должен это чувствовать, потому что такой ты и есть. Долгие годы ты не решался признаться себе самому, но теперь на тебя смотрят другие.

Септимус уже приматывал мачете к ноге в грубой пародии на наголенные ножны легионерских гладиусов.

— Куда собрался? — спросил Марух.

— Мне нужно время, чтобы подумать. Пойду проверю мой боевой катер.

— Твой боевой катер? Твой?

Септимус одернул свою поношенную куртку, после чего направился к двери.

— Ты меня слышал.

Кирион, как с ним порой случалось, размышлял о жизненной позиции своих братьев. Одолев очередной пролет спиральной лестницы, он миновал анфиладу залов. В каждом его встречал суровый холод и скудные украшения, сделавшие бы честь кафедральному собору Экклезиархии. Воин начал гадать, где же прячутся населяющие этот уровень рабы.

Если здесь вообще кто-то жил.

Время от времени он встречал заплутавших смертных. Они были безоружны и напуганы, и Кирион сильно сомневался, что, убив их, сможет привлечь к себе внимание. Все же он прикончил большинство из них, оставив в живых лишь нескольких беглецов. Те, вопя, рассыпались по коридорам монастыря.

Кириону план понравился куда меньше, чем остальным братьям. Его не заботило то, что Кровоточащим Глазам досталось право захватить вспомогательный генераторум, — пусть играют в свои игры и щеголяют заслуженной славой, если им это по душе. Нет, его желудок сжимался от куда более простой и тревожной мысли.

Кириона, как и братьев, не волновала судьба Вилама.

Империум, без сомнения, сочтет произошедшее величайшей трагедией. Писцы истратят океаны чернил на описание гибели крепости. Лорд Гурон, в свою очередь, многое выиграет в результате этой осады, и в истории захват Вилама будет значиться как одно из самых дерзких и удачных его деяний.

День, когда Странствующих Десантников обрекли на медленное и бесславное вымирание. Ночь, когда погиб орден Адептус Астартес.

Именно это беспокоило Кириона. Они послужат орудием в осаде, которая нанесет Империуму страшный удар, — но ему и братьям это было безразлично.

Все взоры обратились к их грядущему трофею — «Эху проклятия». Талос, Ксарл, Вознесенный — все Повелители Ночи жаждали сразиться с такими же, как они, Астартес-предателями. Они скорее готовы были выпустить кишки собственным союзникам, чем посвятить себя войне с Империумом.

Эта позиция не казалась новой: Кирион не раз посещал Око Ужаса и был свидетелем жестоких крестовых походов, развязанных остатками легионов друг против друга. Брат против брата, одна военная группировка против другой — миллионы душ, проливающих кровь во имя избранных ими вождей.

Он сам участвовал в таких войнах против орд легионеров, сражавшихся за власть, за веру, за добычу или вообще ни за что, кроме желания выплеснуть накопившуюся ярость. Гнев хлестал из них, как гной из вскрытого нарыва. Не раз Кирион брал на прицел других Повелителей Ночи и убивал братьев, чей единственный грех заключался в том, что они встали под иное знамя.

Величайшим врагом отступников была их неспособность объединиться в отсутствие безусловного лидера. Лишь немногие воины обладали достаточной силой и хитростью, чтобы держать под контролем разношерстные армии Ока Ужаса. Вместо этого, легионеры отдавали свою верность мелким вождям. Банды формировались из тех, кто собирался вместе выживать и разбойничать. Предательство было нормой существования, потому что каждый в составе этих армий однажды уже пошел на предательство. Что значила еще одна измена, когда они нарушили клятву верности Империуму человечества?

Кирион, несмотря на все свои недостатки, не был глупцом. Он знал все эти базовые законы выживания и смирился с ними.

Но никогда прежде он не сталкивался со столь явным их проявлением. В прошлом, даже на Крите, важнее всего было причинить вред Империуму. Это казалось единственной целью, ради которой разрозненные бандформирования могли объединиться, пускай только на время.

Но сейчас никого из них не интересовал Вилам. Никто из них не ставил своей задачей убрать этот жалкий, незначительный орден со страниц истории. Нет, они стирали его с лица Галактики с тем же равнодушием, с каким смахивали кровь с ботинок.

Значит, вот так это и начиналось? Дорога, в конце которой стоял Узас — ослепленный ненавистью ко всему живому, променявший человеческую речь на рычание зверя. Возможно, именно так скверна и пробирается в души… в тихие минуты, когда к тебе приходит осознание того, что месть за прошлое важнее надежды на будущее?

И еще одна мысль. Что они станут делать, когда выиграют войну? Кирион усмехнулся на ходу — вопрос явно не имел ответа.

Воин вынужден был признать, что Вилам отличался величественной и угрюмой красотой, а такие вещи ему нравились. В какой-то мере цитадель напоминала ему о Тсагуалсе, раздувая почти потухшие угольки давней тоски. Тсагуалса была устрашающе прекрасна — никакие слова не могли описать эту крепость, возведенную тысячами рабов, чьи жизни безвестно канули в пыль пустынного мира.

Кирион снова надел шлем. На губах еще ощущался вкус крови последних трех убитых им смертных. Перед глазами воина мелькали смутные тени воспоминаний, бесплотные и бессмысленные. Мгновения самых сильных переживаний в их жизни… радость, ужас, боль… Все вздор.