Книга Обвинение - Дениз Мина

потому что в душе она знала, что настоящая Дофин никого не травила. Она знала, что все это дело рук Виолетты, и помогла ей замести следы, потому что ей так было легче, чем уличать Виолетту, вызывать полицию, участвовать в похабном, обличительном расследовании и отвечать перед судом на унизительные вопросы об отношениях с Леоном и его деньгах.

Тут я вмешалась:

– Дофин тут ни при чем. Это все Виолетта. И вы это знаете.

Гретхен зарыдала еще громче, пытаясь заглушить мои слова. Плакала она уже в открытую и безвольно уронила руки на колени. Виолетта склонилась над ней и, ободрительно кивая, взяла ее за руки. Теперь я поняла, что, по мнению Гретхен, она пала жертвой той правды, которую я ей против ее воли навязала. Тут стало ясно, почему она так повела себя во время дела об изнасиловании и почему считала, что в порядке вещей было заставить меня замолчать. Даже сейчас, после убийства второй девушки и покушений на мою жизнь, Гретхен все еще считала, что это я ей угрожаю. Жалость к себе порождает тиранов, это ключевой аспект жесточайших режимов, но в случае с Гретхен тут было кое-что еще. Тут была еще и лень. С Виолеттой было удобно, та ее обхаживала, нянчилась с ней, и Гретхен так и прикрывала бы ее, пока это было в ее интересах.

– Бедняжка Гретхен, – сказала я. – Не вам тут решать.

Она подняла глаза и посмотрела на меня, лицо заплаканное и красное.

– Решать?

– Решать, когда все это кончится. С Виолеттой. Она решит за вас.

Гретхен глянула на руки Виолетты, сложенные лодочкой вокруг ее собственных:

– Я считаю, вам пора замолчать.

Но я не замолчала.

– Вы по завещанию случайно не Дофин все оставляете?

Гретхен вздрогнула и зажмурилась. Виолетта выпрямила спину и глянула на Шрамованого, пытаясь перехватить его взгляд, но тот смотрел на Гретхен и не замечал ее. Я останавливаться не собиралась.

– А Виолетта и есть Дофин. Вы сами за нее поручились, она забрала себе паспорт Дофин, ее личность, всю ее жизнь. Вы же сами понимаете, что она замышляет?

Гретхен поднялась и зашипела на меня:

– Мне на тебя смотреть противно, ясно? Пьяная пошла с четырьмя мужиками в отель! А чего ты от них ожидала?

Она пыталась вогнать меня в ступор, хотела, чтобы я замолчала, но мне приходилось слышать вещи и похуже:

– Она убьет тебя, тупая ты, самовлюбленная сволочь.

Я заметила в глазах у Гретхен промелькнувший ужас. Знала ведь, что я права.

Она вскинула руку, и Шрамованый кинулся ко мне. Меня так поразило, с какой скоростью он подскочил, что я плюнула ему в лицо. Розовая с крупинками малины слюна закапала с изрезанного шрамами подбородка.

Тут я заметила у него в руке пистолет. Он держал его за ствол и занес над моей головой.

Одно лишь слово, раз за разом. Вот и все, что я услышала, а потом в глазах потемнело. Это был Фин, и он орал:

– ПОРА! ПОРА! ПОРА!

49

Я очнулась, но голова болела так, что глаз было не открыть. Сперва пошевелила пальцами. Потом босыми ногами. Что-то мягкое. Прохладный ветерок смахнул прядь волос мне на щеку. В какой-то момент я открыла воспаленные глаза.

Изголовье у кровати было в сером шелке. Я лежала в огромной постели, на хрустких, накрахмаленных льняных простынях. Одна в комнате. Из открытых окон открывался вид на крыши Парижа. Я снова оказалась в наших апартаментах.

Попробовала было встать, но голову молнией пронзила боль такая, что я вскрикнула и улеглась назад. В глазах пульсировало от боли.

– Ну привет. – В дверях стоял Фин.

– Боже, сколько я тут пролежала?

– Сутки, – он присел на край постели. – Временами даже приходила в сознание.

– Целые сутки? – Я ощупала голову. На лбу прямо над правой бровью вздулся бугорок размером с яйцо, горячий на ощупь.

– Тебя уже проверили на гематому, но надо будет еще раз провериться. – Он принес таблетки от боли. – Они волнуются, вдруг у тебя сотрясение.

– Записать получилось?

Фин вынул из нагрудного кармана пиджака телефон и глянул на него:

– Да. Мы все время были в прямом эфире. И все засняли. Шрамованого крупным планом, признание Виолетты, да все. Но, – тут он посерьезнел, – есть и плохие новости: мы потеряли часть аудитории, пока ждали в вестибюле. Они подключились потом, когда ты обличила Виолетту. Это был просто фурор. Полицейские вели наблюдение, а когда вошел Шрамованый, они, ясное дело, подорвались. Он не в одной стране уже объявлен в розыск. Полицейские ждали сигнала у ворот.

– У ворот?

– Ну, просто горничная открывать не стала, им же не было назначено. Пришлось перелезать через забор.

– Что произошло?

– Французская полиция арестовала Гретхен и Виолетту по обвинению в нашем потенциальном убийстве по предварительному сговору, но итальянцы тоже хотят допросить Виолетту, относительно Джулии. У них есть записи камер слежения, ее там засекли у лавки Малика. Совет директоров футбольного клуба выпустил заявление, где говорится, что обвинения по поводу продажи стадиона необоснованны, но СМИ уже вовсю на них напустились. Расследование о крушении Даны возобновили. Я рассказал, что Альберт сделал в Скибо, но мне ответили, что нужно больше свидетельств преступного умысла. Нельзя арестовать кого-то только потому, что человек негодяй.

– Несправедливо как-то. Ну и как у нас просмотры?

– Миллионы. Чуть отстаем от Трины Кини. Она хочет устроить перекрестный подкаст.

– А давай. Она мне нравится.

Понемногу до меня дошло, что из гостиной доносятся какие-то звуки, чье-то шиканье, шепот и отдаленный бубнеж телевизора.

Фин заметил, куда я смотрю, и улыбнулся:

– В общем…

Тут он встал, пошел к двери и вышел в другую комнату. Даже дверь за собой не закрыл.

Но я, наоборот, обрадовалась, что он не стал закрывать дверь, после того как услышала его голос, а затем чей-то визг. Я сразу поняла, кто это был. В комнату влетели Джессика с Лиззи и запрыгнули ко мне на кровать.

Они потрогали мою шишку и сказали, что на ощупь горячо. Я прижала их к себе. Так сильно плакала, что намочила их пухлые ручки. Лиззи решила, что я плачу, потому что у меня болит голова, и они поочередно стали усердно целовать мою шишку, осыпая ее колющими жаркими поцелуйчиками, одна за другой. Мне было жутко больно, но хотелось, чтобы это никогда не кончалось. С каждым поцелуем я размышляла о том, как Сабина любила Амилу, как мама любила папу и как я сама была на волоске от самоубийства. Трина оказалась права.