Книга М. В. Ломоносов и основание Московского университета - Михаил Тимофеевич Белявский

что в его сочинениях «из других весьма известных книг целые страницы от слова до слова выписаны к стыду университета и самого сочинителя»[628], что его «Универсальная история» такова, «что публиковать и публике показывать не можно и стыдно»[629]; что все свое старание он употребил не на пользу университету, а «к одному своему прибытку». Университет указывал, что в результате таких действий Дилтея «студенты к слушанию его лекций никакого желания не оказали и ходить на оные не хотели»[630].

Дилтей подал жалобу в Сенат, она два года странствовала от одной инстанции к другой, пока не попала в руки Екатерины. Ее решение по делу Дилтея заставляет вспомнить ее же решение по делу Шлецера. Оно было неожиданным для университета, но вполне закономерным для политики Екатерины II. Екатерина приказала восстановить Дилтея в качестве профессора, заплатить ему жалование за те два года, пока тянулось дело, прибавить ему жалование в дальнейшем, выделить ему немедленно студентов, и если он захочет, то поручить ему за особую плату преподавание греческого языка[631]. Впрочем, с греческим языком у Дилтея получился полный конфуз. Он не справился с переводом нескольких строк Гомера и дал совершенно безграмотный перевод отрывка из речи Демосфена. В отчете не без иронии отмечается, что когда он выпросил пять дней для перевода десятка строчек Гомера, «то и совсем там был еще меньший успех»[632].

И этого-то невежду и бездельника Шевырев объявил «основателем юридического факультета, первым, кто начал изучать русское право» и преподавать его историю. Фальсифицируя факты, он писал, что Дилтей «был замечателен у нас и своей педагогическою деятельностию: издал много полезных учебных, особенно географических книг»[633]. Эту совершенно неправильную оценку повторил и С. В. Бахрушин[634].

Вместе с Дилтеем на юридическом факультете подвизался и некий Лангер, не имевший никакого ученого звания. Это не помешало Адодурову, по рекомендации Миллера, выписать его из Германии, сделать профессором и поставить в особо привилегированные условия. В том, что Адодуров всячески препятствовал получению кафедр последователями Ломоносова и одновременно с этим всячески покровительствовал реакционерам, которых рекомендовал Миллер, нет ничего удивительного. Это полностью соответствовало политике Екатерины II и отношениям Адодурова с Миллером. Именно в это время Адодуров писал ему: «Я так много с молодых лет Вами одолжен, что Вы имеете повелевать мне во всем»[635].

Выше были показаны принципы, лежавшие в основе мировоззрения и деятельности Десницкого и Третьякова. Их прогрессивный характер выступает с особой силой при сопоставлении с идеалистическими, реакционными утверждениями Лангера. Он идеалистически решал основной вопрос философии. «Всемогущий бог благоволил оставить в человеке некоторые предложения и начала практические, которые философы называют начальными в душе изображавшимися понятиями, дабы вглубь самого сердца его иметь провозвестники своей воли»[636]. Лангер называл законы «божьим даром» и утверждал, что они божественного происхождения. Он подробно расписывал, как Моисей получил первые законы непосредственно от бога и они легли в основу всех человеческих законов. Само возникновение и развитие человеческого общества Лангер называл «проявлением божественного промысла». При объяснении вопроса о происхождении власти и государства Лангер основывался на священном писании и работах Пуффендорфа. Он проповедовал, что люди добровольно «прибегли к одному добродетельнейшему», который «не считаясь с силой и богатством, одними и теми же правами удерживал самых знатных и самых незнатных» и таким путем учредил судебную и государственную власть[637]. Лангер рассматривал царя как правителя, данного народу богом, и утверждал, что власть одного человека над всеми существовала всегда. Он отрицал, что человечество когда-либо находилось в первобытном состоянии, на том основании, что в таком случае оно не могло бы пользоваться божественными законами и получать от бога себе правителя. Неудивительно, что самым тяжелым преступлением Лангер считал оскорбление бога. Он восхвалял самодержавную власть и утверждал, что любое желание монарха имеет силу закона[638].

Идеалистическая и антинаучная сущность этих и подобных утверждений Лангера не требует никаких пояснений.

Мы уже говорили об отношении к своим обязанностям профессора Керштенса. Яркое представление о его мировоззрении дает его утверждение, что Россия будет пользоваться внутренним и внешним спокойствием до тех пор, пока в ней будет сохраняться монархия. «И ежели в России находятся поселяне, которые для себя ни пищи, ни других нужных к житию припасов сыскать не могут, то в том ни на суровость климата, ни на неплодородие земли, жаловаться не можно». Все дело в их лени и неумении работать, объяснял Керштенс. «Кто вздумает жаловаться на подати и пошлины, то тот несправедлив и великий клеветник»[639], — заявлял он. В довершение всего Керштенс делал следующее откровение: «Труд не приносит крестьянину вреда, особенно когда он не столько для себя, сколько для помещика трудится»[640].

Одним из самых крайних реакционеров, главой этого лагеря, был профессор И. Г. Рейхель. По рекомендации Миллера и Штелина в 1757 году он был выписан для преподавания немецкого языка, но скоро оказался в роли профессора истории. Шевырев, расписывая его «выдающиеся заслуги», утверждал, что «Рейхель принадлежал к числу профессоров иностранных, действовавших с большою пользою на молодое поколение студентов»[641].

В действительности Рейхель был злейшим врагом всего прогрессивного. Он выступил со злобным доносом на Аничкова и его диссертацию. Он переводил на немецкий язык «догматы православной церкви» и речи, посвященные памяти такого же мракобеса и изувера, как он сам, московского архиепископа Амвросия. Он расточал особые похвалы Екатерине II за «ревностное её старание о утверждении православия и веры» и видел в этом яркое проявление «ее мудрости»[642]. Рейхель был сторонником подчинения науки религии. Утверждая, что наука основана на «божественном провидении», он рассматривал историю в качестве «зерцала божеского провидения»[643].

Рейхель на все лады расхваливал философов-идеалистов, особенно Платона, которого он называл великим философом, противопоставлял «нынешним заблудившим философам» и утверждал, что сам Юпитер не сказал бы лучше, чем говорил Платон[644].

Идеализм у Рейхеля сочетался с крайней политической реакционностью. Он называл государя «представителем бога на земле», которому «сам бог даровал величие, силу и управляющую власть». Его действия Рейхель называл выполнением воли бога, а исполнение желаний и повелений государя — «высшей честью для подданных». Сравнивая монархию с республикой, Рейхель утверждал, что только монархия «обеспечивает воспитание подлинной любви к отечеству», и называл ее «несравненно совершеннейшим образом правления». Высшим проявлением этого божественного провидения Рейхель называл Екатерину II и расточал самые безудержные похвалы по ее адресу, называя начало ее царствования началом новой эпохи в истории человечества[645].

Рейхель