Книга Волчье время. Германия и немцы: 1945–1955 - Харальд Йенер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Самое удивительное заключается в том, что, когда закончилась битва, стрельба мгновенно стихла. Куда бы ни приходили союзники, везде царила полная тишина. Солдаты недоумевали: эти немцы, которые еще вчера стояли насмерть, несмотря на безнадежность положения, стали вдруг безобиднейшими агнцами, как только капитулировали. Фанатизм спал с них, как чешуя. Никакого сопротивления, никаких засад, никаких отрядов смертников. Время от времени наступающих союзников обстреливали разрозненные партизаны, но это были исключения. Такого союзники не ожидали. Что случилось с немцами? Их не могли сломить годы бомбежек. Еще недавно, в последние недели войны, они, отступая, безжалостно убили сотни тысяч заключенных и подневольных рабочих. Казалось бы, они должны были и после капитуляции с тем же пренебрежением к человеческой жизни уничтожать на своем пути все живое при малейшей возможности. Особенно победители опасались молодежи, которую, по их мнению, как молодых, брошенных на произвол судьбы хищников можно было усмирить исключительно железным прутом и пистолетом.[368]
Нацисты сами морально подготовили союзников к тому, что те встретят на своем пути диких зверей. «Рейхсфюрер СС» Генрих Гиммлер в октябре 1944 года объявил о готовящихся партизанских рейдах боевых подразделений «Вервольф». Геббельс за два месяца до конца войны призвал каждого немца сделать своим священным долгом смерть за отечество: для бойцов «Вервольф» «каждый большевик, каждый британец и американец на немецкой земле – законная цель. Где бы нам ни представилась возможность лишить их жизни, мы сделаем это с удовольствием и не думая о своей собственной жизни. Ненависть – наша молитва, и месть – наш воинский клич. „Вервольф“ сам вершит суд и властвует над жизнью и смертью».
Но ничего подобного не произошло. Немногочисленные акции «Вервольфа» осуществлялись под командованием кадровых армейских и эсэсовских офицеров и были направлены почти исключительно против уставших от войны немцев. Самой жестокой из них стала расправа над шестнадцатью мужчинами и женщинами в баварской деревне Пенцберг 28 апреля 1945 года. Их вина состояла в том, что они сместили нацистского бургомистра и попытались без боя сдать деревню американцам. Командовал операцией отряда «Вервольф Обербайерн» писатель, руководитель отдела культуры, бригадефюрер СА Ганс Цёберляйн.
Еще один пример террора против собственного народа – убийство ахенского бургомистра Франца Оппенхоффа 25 марта 1945 года, назначенного американцами. Его расстреляла группа эсэсовских десантников-парашютистов, приземлившаяся в тылу врага. После капитуляции подобные акты мести и устрашения почти полностью прекратились, как и всякие партизанские акции.
Казалось, будто фашизм в душах немцев вдруг бесследно растворился в воздухе. Вместо кровожадных хищников на обочинах стояли обычные люди, махавшие проезжавшим оккупантам, которые кормили их с руки шоколадом. Как это объяснить? Ведь ненависть, заставлявшая их в последние дни борьбы жертвовать даже школьниками, отнюдь не была наваждением, мимолетным умопомрачением.
Стефан Хайм, американский сержант, служивший в отделе пропаганды, рискнул в ноябре 1945 года явиться на футбольный стадион, одетый по полной американской форме, – и, к его удивлению, с ним ничего не случилось. Это был первый официальный матч после войны – играли команды Мюнхена и Нюрнберга. Американцев было всего трое на весь стадион. Они сидели в первом ряду, как на витрине. «Можно ли себе представить, чтобы трое солдат немецких оккупационных войск пришли на спортивное мероприятие, сидели среди двадцати тысяч югославов, или бельгийцев, или русских и остались целыми и невредимыми?» – спрашивал себя сержант Хайм.[369]
Куда они вдруг все делись – гордые сверхчеловеки, заявлявшие, что лучше умереть, чем смириться с любой формой иностранного господства? Этим вопросом задавались не только оккупанты, но и сами немцы. Большинство из них мгновенно забыли о верности фюреру. Отключили свои железные убеждения, словно по щелчку. А заодно отключили и прошлое. Иначе как можно объяснить, что не прошло и двух лет, как кто-то уже недоумевал, за что, собственно, немцев так не любят во всем мире? «Почему немцев нигде не любят?» – вопрошал в 1947 году журнал Der Standpunkt, словно не было никакой войны. «Жестокий ответ» дает сам автор статьи: «Германия – это трудный ребенок Европы, козел отпущения для всего мира. В семье народов все устроено так же, как в обычной, человеческой, семье: есть любимцы, как например, Швейцария, этот баловень судьбы, а есть enfant terrible[370] – эта роль уготована Германии. Случайность? Рок? Природой, историей, особенностями национального развития этого не объяснишь».[371]
Этот и в самом деле трудно объяснить. То, что происходит в сознании человека, который почти сразу же после окончания захватнической войны, унесшей 60 миллионов жизней, ласково-снисходительно называет агрессора «трудным ребенком» и представляет его бедным «козлом отпущения», можно отнести к чудесам человеческой психики. Ведь автора никак не обвинишь в злой воле или наивности. Он в своей статье, естественно, говорит и о Гитлере, цитирует речь Томаса Манна о «Германии и немцах» и книгу Макса Пикара «Гитлер в нас самих». Он руководствовался благими намерениями, но был настолько дезориентирован, что его мысли кажутся нам сегодня, мягко выражаясь, абсурдными. Очевидно, потрясенный обсуждаемыми фактами и событиями, он увлеченно «куковал» на заданную тему.
Такой подход к непосредственно пережитому прошлому позже получил название «вытеснение». Это неточное, но очень красноречивое понятие. В случае со статьей в Standpunkt можно даже наблюдать парадоксальный процесс вытеснения, которое совпадает с объяснением. Ибо автор явно намерен честно разобраться с проклятием немецкого народа. Размышляя о его причинах, он смягчает то, что мы сегодня называем «цивилизационным сломом», низводя его на уровень семейной ссоры.
Нетрудно представить себе автора молодой женщиной, которая гордится тем, что ей дали возможность написать глубокомысленное сочинение о том, как другие нации относятся к ее собственному народу. Интересная тема в контексте недавно закончившейся войны. Возможно, она накануне отстояла длинную очередь, чтобы отоварить свои продуктовые карточки, получив на них немного хлеба и маргарина. Или, как и все остальные, в очередной раз побывала на черном рынке, где ей пришлось основательно раскошелиться. А может, ей, как, например, ее коллеге, журналистке Рут Андреас-Фридрих, утром пришлось решать непростую задачу – куда вылить содержимое ночного горшка, потому что канализационные трубы опять замерзли. Не исключено, что она решила избавиться от своих «шлаков», как это тогда называли, отнеся их в развалины соседнего дома. И вот она карабкается по руинам со своим дерьмом в руке. Ей холодно. И все же на душе у нее весело, и она начинает обдумывать текст статьи. У нее
