Книга Всё, всегда, везде. Как мы стали постмодернистами - Стюарт Джеффрис
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
III
В День святого Валентина в 1989 году иранский духовный лидер аятолла Хомейни огласил фетву против Салмана Рушди. «Я хочу сообщить неустрашимым мусульманам всего мира, что автор книги, называемой Шайтанские суры, написанной, отпечатанной и выпущенной в свет в качестве вызова Исламу, Пророку и Корану, равно как и те издатели, которые были осведомлены о ее содержании, приговорены к смерти. Я призываю всех ревностных мусульман казнить их быстро, где бы они их ни обнаружили, чтобы никто более не смел оскорблять принципы Ислама»[384].
Вскоре после этого родившийся в Индии британский писатель был принят в элитный Level One Club, обеспечивающий состоящим в нем круглосуточную полицейскую защиту. Рушди стал третьим членом клуба, после королевы и премьер-министра Великобритании. Он был вынужден скрываться и тринадцать лет играть чужую роль. Офицеры из службы, обеспечивающей его защиту, предложили ему сменить имя, чтобы повысить безопасность, когда он появится в своем новом доме (хотя обычно повышать безопасность помогали четыре вооруженных охранника в бронированных «ягуарах»). «Наверное, лучше выбрать не индийское имя», — посоветовал его опекун Стэн. Так Салман Рушди стал Джозефом Антоном — то, что он называл «невидимкой в маске белого человека». Джозефом звали Конрада, а Антон — имя Чехова[385].
Фетва стала ответом на роман Рушди 1988 года Сатанинские стихи. Сатанинскими стихами [или аятами, как их называют мусульмане] из романа Рушди были строки Корана, которые, по мнению Мухаммада, продиктовал ему муккарабун Джибриль (или архангел Гавриил). В них говорилось, что языческие богини [ал-Лат, ал-Уззу и Манат], которым поклоняются в Мекке, «являются возвышенными женщинами, заступничество которых желательно», что вступало в противоречие с зарождавшимся монотеизмом исламской ортодоксии[386]. Лишь много позже, утверждает Рушди, Мухаммад отказался от этого текста, говоря, что был обманут дьяволом, который выдавал себя за архангела.
За двадцать лет до публикации Сатанинских стихов, будучи студентом исторического факультета Кембриджа, Рушди писал [дипломную работу] об этом историческом Мухаммаде, задаваясь вопросом, почему 1400 лет назад пророк временно принял ложное откровение как истинное. Один из возможных ответов, как утверждал Рушди, вслед за некоторыми западными исследователями ислама, заключался в том, что Мухаммад был политиком, которому на некоторое короткое время после возвращения из Эфиопии в Мекку показалось, что шаткая опора его власти в Мекке может быть более надежной, если основанная им монотеистическая религия сможет примириться с поклонниками популярных языческих богинь. Но такой взгляд на основателя ислама представляет его больше похожим на ловкого политика, чем на сосуд божественного откровения, — и выглядит как кажущееся оскорбление ислама в момент его зарождения.
Прошедшие между Кембриджем и фетвой десять лет Рушди потратил на написание рекламных текстов. Человек, которого его коллеги из рекламного агентства Ogilvy & Mather прозвали «Лососевым Пирогом», был автором таких рекламных слоганов, как «Incredibubble» (для шоколада Aero), «Непослушный. Но милый» (для кремовых тортов UK Milk Marketing Board) и «Взгляни в зеркало. Тебе понравится то, что ты увидишь» для газеты Daily Mirror. Но все эти годы, напоминающие популярный телесериал Безумцы, Рушди работал над своим первым романом Гримус (1975) о молодом индийце, который обретает бессмертие, выпив волшебное зелье. На 800 фунтов, заработанные его изданием, Рушди, бросив рекламу, отправился в поездку по Индии. Путешествие пробудило его воображение. Он понял, что может написать что-то, что «самонадеянно и самоубийственно» попытается уловить полиморфный дух Индии и спрессовать его в одной книге[387].
В результате появился роман Дети полуночи, получивший Букеровскую премию 1981 года, герой которого, Салим Синай, родился в тот самый момент, когда Индия стала независимой от Великобритании, в полночь 15 августа 1947 года (сам Рушди родился в Бомбее — ныне Мумбаи — 19 июня того же года). Возможно, роман не стал источником возникновения постколониальной литературы, но он олицетворял ниспровержение колониального взгляда на страну. Путешествуя по Индии, Рушди понял, что замечательная проза в том жанре, который «индийские писатели, такие как Р. К. Нарайан, Анита Десаи и другие» апроприировали у автора книги Поездка в Индию англичанина Э. М. Форстера, не адекватна задаче, которую он ставил перед собой — уловить настоящий дух страны:
Не поймите меня неправильно — я люблю Форстера. На самом деле я знал его по Кингз [колледжу, Кембридж], когда учился там. Он приглашал меня на чай, и я понял, что он человек достаточно храбрый, чтобы написать антиимпериалистическое Поездку в Индию. Но выбранная им сдержанная классическая стилистика не соответствовал той Индии, которую видел я.
Индия не сдержанная, она горячая. Это такая страна, где, даже если вы живете в сельской местности, вы никогда не сможете остаться в одиночестве. Я хотел создать литературный эквивалент толпы. Так что это был технический прием, преднамеренная попытка втиснуть туда слишком много происходящего, чтобы вы ощущали, как будто вас постоянно толкают туда-сюда, как если бы вы пробирались через толпу.[388]
Рушди сказал в интервью The New York Times, что его третий роман, Стыд (1983), был «чем-то вроде современной волшебной сказки», которую, по его мнению, не стоит воспринимать всерьез, и что, поскольку действие происходит «не совсем в Пакистане», он не считает, что она спровоцирует власти этой страны запретить книгу и сжечь тираж[389]. Тем не менее это был обвинительный акт в отношении страны, которая отказалась от полиморфности и стала унитарной. Пакистан освободился от колониального ига только для того, чтобы мутировать в диктатуру, полную доносчиков, готовых выдать властям тех, кто с ней не согласен. Рушди мог сколько угодно утверждать, что это вымысел, что это магический реализм, — настоящие правители Пакистана всё поняли правильно: Стыд был запрещен в Пакистане президентом Мухаммадом Зия-уль-Хаком.
Некоторые критики восприняли эти два романа как свидетельство того, что Рушди не только не является постколониальным писателем, но и встал на сторону доминирующей власти Запада, не пытаясь бросить ей вызов. Для них он безродный космополит, который получил привилегированное образование в элитных западных учебных заведениях — в частной школе в Мумбаи и в Кембриджском университете, — и ведет жизнь, которая едва ли помогает понять тех, кто живет в странах, которые он прославляет или обвиняет в своих книгах. Его европоцентристский взгляд низводит Индию до пестрой страны экзотических дикарей, а Пакистан — до типичной диктатуры третьего мира. Рушди, со своей стороны, находит у себя множество корней и считает, что неоднократные смены места жительства, напротив, помогают ему смотреть на современную историю через сатирическую,
