Книга «Что есть истина?» Жизнь художника Николая Ге - Владимир Ильич Порудоминский

за правое дело, такая готовность, что не о чем и думать. Я не знаю».

То, чего не знал и не понял народник Михайловский, понял «всепрощенец» и «непротивленец» Толстой: когда Пилат, «в руках которого было решение жизни и смерти его, с легкомыслием изверившегося во всякую истину человека, спросил: что есть истина? – что оставалось отвечать на этот праздный вопрос тому, кто шел на смерть за эту истину, как взглянуть лишь на вопрошающего таким взглядом, какой вы встречаете на поражающем вас своею страшною реальностью лице замечательного полотна Н.Н. Ге!»

Толстой объяснял, что Богом сделали Христа люди – он же, «когда действовал, не был не только важен, но даже незаметен». Маленький нищий человек из народа стоял против правителя порабощенной страны. «Пропасть их разделяет»: какое тут столкновение презрений – тут борьба миров.

Ге, который не расстается с Евангелием, пусть себе ставит ссылки возле названия каждой картины – он всю жизнь читал Евангелие по-своему.

Когда, замышляя картину, отправился в Киев, он встречался там, по обыкновению, с молодыми художниками, студентами, курсистками, – и в ужас пришел от того, что «хорошие молодые люди… идут ради искусства на эту полную лжи жизнь». Он в ужас пришел от жизни, где все так построено, что «хочешь не хочешь, а отдавайся лжи» – и «выхода в этом омуте нет». Вот откуда начинал Ге читать евангельский стих «Иоанн, XVIII, 38».

Того, кто почувствует в картине Ге ее внутренний, уходящий от предания смысл, конечно же, перестанет занимать, похож или не похож Христос. Взгляд остановится и на Пилате. Встревожит мысль об отношениях этих двух людей. Ге не зря отмел композицию, найденную в «Анне Карениной» художником Михайловым, – изгнал с холста и прислужников Пилата, и Иоанна. Все собрано, очищено от лишнего, подчеркнуто – как некогда в «Петре и Алексее», – лишь эти двое лицом к лицу, лишь они все решают.

Сохранился карандашный набросок головы Пилата. На рисунке он худощав, лицо острее, ироничнее. На рисунке он больше воин. Пилат на картине приобрел черты отупения, важности и самодовольной снисходительности. Он знает, что есть власть, богатство, слава, есть высшие, которым он служит, и низшие, чья жизнь и смерть зависят от него, но он знает также, что истины нет. Пилат на картине совсем не воин – правитель.

Сохранился карандашный набросок руки Пилата. На рисунке пальцы согнуты, рука не так решительна, она вопросительнее, в ней словно бы раздумья больше. Рука на картине полностью раскрыта, и – как ни понимай этот жест – одно ясно: нет истины. Пилат подносит к лицу Христа пустую ладонь.

Толстой называет Пилата «важным римским чиновником» и «добродушным губернатором». Губернатор он, возможно, и впрямь добродушный, не грозный и не жестокий, но «важный римский чиновник» – не более. Правитель. Человек «другого мира».

Ге в картине подчеркивает этот «другой мир» Пилата. Нищий, умирающий во имя убеждений, и правитель, убежденный, что убеждений нет.

Обновление человека, борьба за новую нравственность начиналась столкновением, разоблачением нравственности существующей. Какую бы цель Толстой-художник перед собой ни ставил, он от этого разоблачения никогда не ушел. Этим и силен. Едва он брался за перо, «непротивление» отказывалось ему служить.

Один исследователь верно подметил: произведения Ге ближе к личности Толстого, нежели к его учению.

К.П. Победоносцев, обер-прокурор синода и наставник царя, в письме к Александру III характеризовал Ге: «Он поселился у гр. Толстого и пользуется его симпатиями». Этого было довольно.

Обер-прокурор синода понял картину «Что есть истина?». Он писал царю, что картина не только оскорбляет религиозное чувство (хотя и такого обвинения достаточно!), но к тому же «несомненно т е н д е н ц и о з н а». Он доносил: «люди всякого звания» негодуют не только на картину, но и на художника, удивляются бездействию правительства. Он удивлялся: как случилось, что чиновник, которому поручена цензура картин и который несколько лет назад снял с выставки «менее возмутительную картину Репина «Иоанн Грозный», не заметил «соблазнительное» полотно Ге. Победоносцев предлагал: убрать с глаз публики картину «Что есть истина?», главное же – не допустить ее передвижения по России, «так как наш народ до сих пор еще думает, что все разрешаемое правительством им одобрено».

Александр III не покупал картин, чтобы пресечь споры. На письме Победоносцева он начертал: «Картина отвратительная, напишите об этом И.Н. Дурново, я полагаю, что он может запретить возить ее по России и снять теперь с выставки».

Картину сняли в первой декаде марта.

Но нет худа без добра. В жизни Ге неожиданно появился некий присяжный поверенный Н. Д. Ильин. Он объявил себя толстовцем, плакал от восторга, вызванного картиной, называл Ге «дедушкой» и просил разрешить ему увезти полотно «Что есть истина?» за границу, чтобы показать зарубежному зрителю.

Ге отдал присяжному поверенному деньги, полученные за картину, взяли еще в долг, и восторженный Ильин отправился в путешествие. Он выставлял картину в Германии и в Америке. Турне обошлось дороже, чем предполагал Ильин, выручкой оно не окупалось, Ильин понял, что затея прибыли не даст, даже деньги, выпрошенные у Ге на поездку, он вернуть не сумеет.

Ильин, наверно, искренне восторгался творением Ге, искренне поверил в толстовство, искренне увлекся идеей показать картину всему миру и увлек легковоспламеняющегося живописца. Ильину действительно довелось испытать немало тягот, путешествуя без средств по чужим землям. Но Ильин не был так силен духом, как Христос на картине, которую он показывал. Испытания не укрепили его убеждений – развеяли в прах. В Россию он возвратился озлобленный, предварительно заколотив в ящик и не очень заботливо отправив наложенным платежом опостылевшую и уже нелюбимую картину. О своих новых убеждениях он почему-то решил рассказать еще более шумно, чем о прежних, – то ли оправдаться хотел, то ли нажить скандальный успех (по мнению Стасова, принимал меры, чтобы Ге не попросил его вернуть долг). Как бы там ни было, в 1892 году Ильин выпустил книжку, озаглавленную «Дневник толстовца», в которой пытался опорочить и Толстого, и Ге. Странный «Дневник», выдуманный задним числом, обвинял Толстого и Ге в лицемерии, обвинял пошло, мелочно – все в нем из арсенала обывателей.

Успеха Ильин не приобрел, хотя шума наделал, – можно добиться славы хулой, отступничеством – трудно. Репин называл Ильина «шулером или психопатом», «наивным мазуриком», «мразью». Правда, в те же дни он писал об «искренности» автора «Дневника»; если он имел в виду, что Ильин искренне порочит Толстого и Ге, – с этим нельзя не согласиться.

Толстой и Ге перед Ильиным не оправдывались и ему не отвечали. Ге отнесся