Книга Жестокое милосердие - Робин Ла Фиверс

В комнате становится совсем тихо, и я отчетливо слышу, как в соседнем помещении вдруг прекращается возбужденный гул голосов, после чего там с шумом распахивается дверь. Я потихоньку встаю и выхожу в солярий, притворяя за собой дверь в спаленку Изабо.

В прихожей появляется Анна, в лице у нее ни кровинки. Следом врывается Дюваль.

— Да как она смеет?! — вырывается у него.

Я спешу вперед, прижимая палец к губам.

— Изабо наконец-то уснула, — говорю я им. — Не потревожьте ее!

Это до некоторой степени гасит вспышку Дюваля, но я вижу, как бешено бьется жила у него на горле.

— Поверить не могу, что она это сделала. — Потрясение и горе в голосе Анны вынести еще трудней, чем ярость Дюваля. — Я-то думала, она мне служит. А она, оказывается, лишь собственные интересы блюдет!

На лице Дюваля отражается боль. Его сестра еще слишком юна для таких горьких уроков.

— Ваша светлость, — говорит он, — вы достаточно общались с бретонским двором, чтобы знать, как мало истины в подобном заявлении.

— Но она была моей воспитательницей! — отвечает Анна. — Ей следовало думать не о сокровищнице, владениях и войсках, а обо мне!

Тут я подаю голос:

— Во имя Мортейна, объясните мне кто-нибудь, что произошло!

Дюваль резко оглядывается и пригвождает меня пронзительным взглядом:

— Тебе пришли новые указания из обители?

— Нет, а с чего ты решил?

Он бормочет:

— Может, твоя ворона совсем обленилась.

Я отмахиваюсь от колкости и поворачиваюсь к герцогине:

— Государыня, что случилось?

— Моя наставница, мадам Динан, вытащила из рукава отцовское соглашение о моей помолвке с графом д'Альбрэ. Да еще и с моей подписью.

Это уже в самом деле настоящая катастрофа. Я быстро оглядываюсь на Дюваля, и он кивает, подтверждая услышанное. Все соглашения и обещания, о которых до сих пор говорилось, существовали лишь на словах, то есть были равнозначны в глазах закона. Но пергамент с подписанным соглашением уже есть нечто обязывающее. Этак у герцогини и вправду может и не остаться иной возможности, кроме как выйти замуж за этого негодяя!

Я спрашиваю:

— А о твоих планах касательно императора поговорить не удалось?

Взгляд, которым Дюваль обменивается с сестрой, мне очень не нравится.

— Советники и слышать ни о чем не желают, — отвечает он. — «Не так быстро, — заявили они. — Ты уже ошибся с помощью из Англии и дал нам ложную надежду в лице Немура. Теперь мы сами будем принимать решения, а ты — лишь исполнять их».

— Все стало еще хуже, чем было, — произносит герцогиня, следя глазами за расхаживающим туда-сюда братом. — Эти вероломные лжецы принялись обвинять Гавриэла во всех смертных грехах, в том числе и в смерти Немура.

— Что?..

Дюваль опускает голову и трет глаза:

— Меня обвиняют в том, что я попытался сохранить его инкогнито и не приставил к нему стражи побольше.

— А ты не намекнул, что Немур пребывал в полной безопасности, пока они не пронюхали о его прибытии во дворец?

— Намекнул, конечно. Можешь себе представить, как это было воспринято! Маршал Рье чуть с кулаками на меня не набросился, канцлер Крунар едва его удержал.

Некоторое время мы молчим, пытаясь объять всю бездну нашего несчастья. Затем герцогиня с нескрываемым отчаянием произносит:

— Но ведь должен быть какой-то выход. Что-то мы можем предпринять?

— Можем, и даже немало, — мрачно отвечает Дюваль. — Вот только за каждое наше действие придется платить. Мы можем пренебречь решением Тайного совета и вступить в переговоры с императором Священной Римской империи, но это окончательно восстановит всех против меня. Еще мы можем обратиться к церковному совету, указывая, что соглашение было составлено помимо твоей воли и ты по малости лет не осознавала, что за документ подписываешь.

Анна поворачивается к нему с лицом, светящимся отчаянной решимостью.

— Да! — говорит она. — Мы должны предпринять и то и другое!

— Тайный совет будет крайне недоволен, — предупреждает Дюваль. — Они и так склонны считать, что я многовато власти прибрал к рукам и плету заговоры. Как бы вообще не запретили посещать заседания.

Герцогиня вскидывает подбородок.

— Что ж, если до этого дойдет, — говорит она, — буду советоваться с тобой в приватном порядке.

Дюваль прячет улыбку.

— Я уговорюсь с посланником императора о предварительной встрече назавтра, — говорит он. — И если покажешь, где тут у тебя перо и чернила, можно прямо сейчас набросать письмо к церковному совету. Д'Альбрэ тебя не получит! Пока я дышу, этому не бывать!

Тут у меня по спине пробегает отчетливый холодок. Я дорого дала бы за то, чтобы Дюваль не произнес своего обета. Неразумно это — богов искушать.

ГЛАВА 35

В это утро я назначена прислуживать герцогине, но, когда прихожу в солярий, мадам Динан не желает пускать меня внутрь. Она сообщает, что ночью Изабо стало хуже, и Анна сидит с ней. Это, что называется, от ворот поворот, причем в самых резких выражениях, подобранных так, чтобы я поняла: здесь мне больше не рады, и не временно, а насовсем.

Я возвращаюсь к себе в комнату, снедаемая очень знакомым стыдом. Дюваль как раз на встрече с посланником, и совсем некому излить обиду и горечь. Поэтому я провожу все утро, ухаживая за своим любимым оружием. Точу и смазываю клинки, заменяю отравленные жемчужины в сеточке для волос. Словом, забочусь о том, чтобы ничто не застало врасплох.

Заживающее плечо чешется так, что хоть криком кричи, и, вероятно, от этого на меня нападает гнетущее беспокойство. Я чувствую себя так, словно мы с Дювалем и герцогиней сидим в лодке, и темные воды влекут нас неизвестно куда. При этом у нас, как говорится, ни руля, ни ветрил — лишь течения, следующие своими извилистыми путями. Не самое приятное ощущение, а главное — я и приготовилась бы, да вот только к чему?

Как раз прячу последний нож, когда раздается стук в дверь. Я невольно радуюсь: может быть, Изабо полегчало? Отворяю дверь. Мальчик-паж сует мне в руку письмо, коротко откланивается и убегает. Я озадаченно закрываю дверь и рассматриваю письмо.

Оно запечатано черным воском и надписано почерком Сибеллы. Торопливо вскрываю его и разбираю петлистые каракули:

Встретимся в полдень где тот раз говорили

С

Я мигом вспоминаю ее изможденное, бескровное лицо и то ощущение бренности, хрупкости, которое от нее исходило. Что, если она попала в беду? Между тем полдень уже близок — я хватаю плащ и спешу в сторону восточной башни.

Когда церковный колокол отбивает полдень, я быстро пересекаю большой зал и тороплюсь дальше, высматривая Сибеллу, но вместо нее наверху длинной лестницы чуть не сталкиваюсь с мадам Динан.