Книга Иди за рекой - Шелли Рид

рождения стали означать необходимость выглядывать из‐за занавесок далеко за полночь и смотреть, как Лукас ведет Макса по дорожке к дому, а Макс едва переставляет ноги.

А 1 декабря 1969 года дни рождения стали судьбой. Дни рождения стали означать, убьешь ты сам или будешь убит, убежишь или падешь, будет твоя семья разбита или уцелеет.

Лотерея призыва впервые за несколько месяцев объединила нас всех четверых. Мальчикам летом исполнилось по двадцать. Они вместе с несколькими друзьями снимали квартиру на другом конце города и про дом вспоминали редко. Вялая попытка Макса поступить в университет обернулась работой в фирме, торгующей автомобильной резиной, и позором для Пола. А Лукас еще в старших классах начал учиться на электрика. Ни у того, ни у другого не было ни плоскостопия, ни дальтонизма, ни шумов в сердце, ни аллергий. Если их день рождения выпадет в лотерее, они отправятся во Вьетнам.

Все взгляды были прикованы к телевизору. Пол стоически сидел в своем кресле. Макс лежал на диване и поглощал картофельные чипсы, будто по телевизору транслируют футбольный матч. Лукас сидел на полу, как приклеенный. Я ходила из угла в угол.

На экране политики в толстых черных очках и тонких черных галстуках стояли перед американским флагом и торжественно пожимали друг другу руки. Голубые пластмассовые капсулы со скрученными бумажками, на которых были написаны даты, лежали в сверкающей стеклянной емкости. Образцовые молодые люди в отутюженных белых рубашках – фальшивый символ согласия молодежи со стариковской войной – выбирали и открывали капсулы. 14 сентября, 24 апреля, 30 декабря, 14 февраля. Каждую дату зачитывали вслух и приклеивали на доску с номерами – и каждая была для меня как удар в живот. Каждая обрекала на смерть не моих мальчиков, но чьих‐нибудь еще. А список все не кончался. 18 октября, 6 сентября, 26 октября, 7 сентября.

22 ноября, 6 декабря, 31 августа. 31 августа. 31 августа. Кровь застучала в ушах. Других номеров я уже не слышала. 31 августа. Дата, когда я впервые стала матерью. Дата ежегодных праздников на заднем дворе в компании маленьких смешных дикарей. Дата, которую я молила свернуться бумажным слизнем в последней капсуле на самом дне этой ужасной стеклянной банки.

Макс с радостным криком подпрыгнул. Пол нахмурился и ничего не сказал. Лукас оглянулся с паникой во взгляде, отыскал мои глаза, и я беспомощно на него посмотрела. Мы оба знали, что он не из тех мальчишек, кто рожден для войны.

Позже в тот вечер я сидела одна на диване, пила красное вино и заранее оплакивала своих сыновей. Вьетнам был смертным приговором: даже если он не лишит их жизни, то уж невинности – точно. Я знала, что Макс, хоть и петушился напоказ, был напуган не меньше Лукаса. Я налила себе еще бокал и выпила в знак скорби за каждого ребенка, которого уже убило, искалечило и переломало, за каждую сожженную вьетнамскую деревню. В знак траура по матерям.

Изрядно опьянев, я решила, что надо делать. Ведь на самом‐то деле, насколько нам было известно, Лукас не родился 31 августа. В действительности я не была ему матерью, Пол – отцом, а Макс – братом. Не существовало официальных записей о дате рождения Лукаса. Я пойду в военкомат и заявлю о том, что его свидетельство о рождении – подделка. Но для начала мне придется признаться моему Лукасу в том, что и я – подделка тоже.

Я допила все, что оставалось в бутылке, с четким пониманием: в тот день из лотерейного барабана вытащили ложь нашей семьи.

Правда

Нельзя было говорить ему правду.

За две недели до того, как мальчикам предстояло явиться на медосмотр, Лукас пришел к нам постирать свои вещи. Пол не одобрял того, что ребята используют нашу машинку вместо прачечной-автомата в городе, поэтому они приходили по утрам, когда его нет дома. Я никогда не знала, в какой момент то один, то другой вдруг войдет с бельевым мешком в руках, оба – такие эффектные парни, каждый по‐своему. У Лукаса – сильные широкие плечи, мускулистые руки и гладкая смуглая кожа. А еще – улыбка, от которой у меня плавилось сердце. В тот последний день, когда я еще не потеряла сына, на нем была белая футболка и джинсы, а черные волосы он остриг совсем коротко, хотя в моду уже вошли длинные космы. Он был прекрасен.

В ожидании дня, когда им надо будет явиться на призывной пункт, я достала свидетельства о рождении мальчиков у Пола из папок с документами. За исключением имени, свидетельство Лукаса было практически идентично свидетельству Макса – то же время и дата, и чернильный отпечаток младенческой ступни. Я вспомнила, как Пол достал подделанный документ из кожаного портфеля и велел мне убрать его в папку и не задавать никаких вопросов. С тех пор эта бумага никогда ни у кого не вызывала сомнений, и я знала, что и на этот раз будет так.

Когда Лукас в тот день попросил у меня свидетельство, я молча протянула ему документ. Сын небрежно сложил его пополам и сунул в задний карман штанов. У меня пересохло во рту, не передать как.

Я попросила его, пока машинка стирает, помочь мне во дворе. Лукас в своей обычной мягкой манере послушался, пошел за мной на задний двор и взял грабли. Мы работали бок о бок, сгребая мертвую траву и не говоря ни слова о войне, а вместо этого обсуждая ласковое весеннее солнце и возвращение птичьих криков.

С птичьих криков у нас все началось, на них у нас все и закончилось.

Я вдруг уронила грабли и все ему рассказала. Как мы наобум свернули с дороги на ту поляну. Про пикник, про голодного ребенка на заднем сиденье машины, про то, как мы решили вырастить его как своего собственного, про долгую дорогу домой. Про невозможность подобного совпадения, про благословенность нашей невероятной встречи, про то, как открылось ему навстречу мое сердце. Мы оба опустились на садовую скамейку под старым тополем, и я взяла его руки в свои. Сказала, что люблю его. Сказала, что он – мой сын. Но с каждым словом моего признания на лице его проявлялось все больше смятения и гнева, пока наконец на месте жизнерадостного молодого человека, вошедшего в тот день в наш дом, не оказалась его копия из растопленного воска. Он внимательно слушал и ни о чем не спрашивал.

– Лукас, ты родился не 31 августа, – сказала я,