Книга Ведьма в Царьграде - Симона Вилар

«Ну, это у меня вряд ли получится», — подумала Малфрида, с тоской вспоминая, какую упоительную силу и уверенность испытывает, когда ощущает себя ведьмой.

Однако она все же как-то смирялась с тем, что тут, на острове, где молятся Христу и Его Матери, где почитают святых сподвижников, ей нельзя колдовать. Радости это не приносило, просто она старалась не думать о доступной ей ранее силе чар. Как избегала думать об этом, живя в браке с Малком. Свенельд вон недавно сказал, что для женщины это и есть счастье — жить с милым обычной жизнью. Но она не была создана для обычного житья-бытья, она была ведьмой, потому и начинала маяться, будучи даже, на первый взгляд, счастливой с мужем. А Малк… Надежный, добрый, понимающий, ласковый… Что еще надо для того, чтобы жить с ним в любви и согласии? А вот Малфриде порой начинало казаться, что она та самая нелюдь, какая пробует сжиться с окружающими, но вскоре начинает изнывать от их обыденной неинтересной жизни. Она давно была наслышана о мавках лесных, которые влюбляются в смертного и идут под дымный кров ради любви. Порой и русалки, оставив заводь и променяв рыбий хвост на пару ног, тоже пытаются стать женами и матерями. И что? Ни одна из таких историй добром не оканчивалась. То же самое, похоже, и с ней.

Когда Малфрида призналась в своих сомнениях Никлоту, тот помрачнел.

— Надо же, а я, честно говоря, обрадовался за тебя, узнав, что вы сжились с Малком. Даже понадеялся, что ваша любовь спасет тебя от тьмы. А тебе, оказывается, неймется без чар… Представляю, как Малку непросто приходилось. Он ведь мысли читает. И наверняка понимает, что его милая несчастна с ним, что ее иное манит…

— Я научилась скрывать мысли от него! — резко прервала его Малфрида. — Я не мучила его своей тоской по колдовскому умению. Просто когда уже становилось невмоготу… уходила. И он никогда не гневался.

— А что на душе у него было при этом, ты не догадывалась? Разве ему было любо, что жена уходит и приходит, когда пожелает? И зря он не настоял на своем, не проявил волю мужа. Ведь он мог держать тебя при себе лаской и страстью, ты бы жила с ним, постепенно забывая, каким необычным даром наделена. Да, видно, Малк слишком любил тебя, не хотел лишать свободы, жалел. И это плохо. Ибо, видит Бог, лучше бы он покрывал тебя даже силой, чтобы загнать твое умение вглубь, как болезнь. Да, какое-то время ты, может, и потосковала бы, побесилась. А потом… Пойми, ты почти человек, а люди ко всему привыкают.

Глаза Малфриды потемнели от гнева.

— И что же, мне бы всегда покоряться пришлось?

— Как и положено жене покоряться мужу. Ты вот что учти, девочка моя: если жена хочет лада в семье, она послушает мужа.

— Даже если муж не прав?

— А с чего ты взяла, что он не прав? Потому что сама так решила? А вот я знаю, что женщины по своей сущности суетливее мужчин, им свойственно метаться, шуметь и переживать, чего-то искать и добиваться. Причем зачастую напрасно. Уж лучше ей покориться мужчине, который спокойнее и разумнее ее. И раз она согласилась стать его женой, то ей надлежит жить за мужем — сделав его своим защитником, главой и руководителем. Уважать его. Ведь уважение в семье появляется именно из любви. И ты, как я понял, согласилась пойти за Малка по любви. Зачем же ты мучила его, не интересуясь, чего он желает?

Малфрида горько улыбнулась.

— О, уж поверь, Малк нашел, как отомстить мне. Он… — Она набрала в грудь побольше воздуха: — Он сошелся с христианами… А я ведьма. Поэтому думаю, что Малк возлюбил их куда больше меня. И что я ему теперь?

Но, сказав это, Малфрида сразу же пожалела. Незачем знать Никлоту про связь мужа с христианами! Он не поймет, а только порадуется за бывшего ученика. А еще вспомнилось, как Свенельд недавно говорил, будто Малк все еще ждет ее. Но дождется ли? Как же ей вдруг захотелось к нему! О, она бы слушалась его и уважала, только бы вновь ощутить себя любимой в его объятиях.

Никлот о чем-то размышлял, потом спокойно произнес:

— То, что Малк с христианами, — это еще не конец вашей любви. И вот что я скажу: слишком долго я прожил, но лишь недавно постиг то, к чему ранее относился с некоторым равнодушным недоумением. Я понял, что любовь между двумя — благое чувство. И ее нельзя погасить одним дуновением, как светильник. Поэтому, если ты еще готова послушать старого учителя, — возвращайся к Малку. Может, он и будет твоим спасением.

Никлот не единожды уже говорил о том, что ее надо спасать. От кого? От по-прежнему разыскивающих ее людей патриарха, от неверия в Бога христиан, от одиночества? Она не стала уточнять. И хотя мудрость Никлота, ставшего монахом, только возросла, он стал чужим Малфриде. Слишком часто говорил о Боге, о том, что все рано или поздно склоняется к Его воле. Эти речи утомляли и раздражали чародейку. Она ушла. Почти двое суток не возвращалась, бродила по дальним окраинам острова голодная и злая. Как-то, купаясь, руками поймала рыбу и даже рассмеялась от радости. А так как была голодна, думала съесть ее тут же. Но не смогла. И удивилась подобному. Вон не так давно пойманную в речке Самарь щуку сгрызла сырую, да еще урчала от удовольствия. А тут сырое гадким показалось… В итоге чародейка предпочла вернуться к избушке отшельника, где Исаиа накормил ее сыром с орехами и хлебом. Вкусно было. Не то что холодная мокрая рыбина.

Малфрида ела и глядела на ночной мир вокруг. Луна уже пропала, настали дни новолуния, и теперь темное небо мерцало огромными, удивительно прекрасными звездами. Море вокруг острова было тихим, звезды отражались в глубине его вод. А еще можно было услышать доносившиеся с проплывавшей мимо острова хеландии звуки музыки и смех, увидеть отблески огней, светящихся вдоль длинного борта корабля. Исаиа пояснил, что это прибыли в расположенный на берегу против острова Принкипос Врийский дворец сын императора Роман с супругой и гостями. Малфрида встрепенулась, сказала, что ей следует переговорить с Евсевием о царевне Феофано. Но войти к нему не осмелилась, слышала, как тот молится:

— Суди мне, Господи, ибо я не злобою моею ходил, и, на Господа уповая, не изнемогу.

Малфриде пришлось ждать, пока он закончит молиться. Только позже, когда Никлот позвал ее, она поведала ему то, что узнала про Феофано.

— И пусть цесаревна ходит в храмы ваши, — запальчиво говорила она, — но все равно эта Феофано самая настоящая ведьма.

— Я знаю, — со вздохом отозвался монах. — Когда Роман только заявил, что берет в жены девицу из простонародья, ко мне приезжала императрица Елена, просила погадать и помочь. Но что я мог? Поведать, что сия девица не пара порфирородному Роману? Сообщить, что она опоила его любовными зельями, что в ней есть тяга ко всему темному и запретному? Я бы так только огорчил благородную Елену, однако изменить ничего бы не сумел. Плохо, когда в роду только один сын, на какого вся надежда и упование. Такого воспитать трудно, такой сам, подрастая, надевает узду на родителей. И как бы ни огорчали Константина и Елену выходки их любимого Романа — его буйство, нежелание вникать в дела управления, его бесшабашность и самовольство, — изменить уже ничего было нельзя. И я не сказал доброй Елене о своем знании. Ибо помыслы Господни неисповедимы, не нам вмешиваться в то, что грядет.