Книга Пётр Машеров - Владимир Якутов

запрятанных и тщательно скрываемых секретных сейфах Москвы. Есть также люди, которые знают нюансы этой трагедии, но они пока молчат. Лишь будущее многое прояснит. Не станем терять надежды.

III

Неотъемлемой частицей многогранной жизни Машерова являлась семья. Он следовал неизменному правилу своих родителей, дедушек, бабушек и прабабушек. А эти правила были просты и в то же время строги. Прежде всего, они обязывали главу семьи достойно нести главную тяжесть всех многочисленных обязанностей отца и мужа. Весь род Машеровых славился прочностью семейных уз.

— Родители строго требовали от нас выполнения своих дел,— вспоминает Дарья Мироновна.— Ни мать, ни отец ничего особо мудрого не придумывали. Они своим примером, честностью и прямой простотой влияли на нас. Боже упаси, чтобы нас когда-либо телесно наказывали. Достаточно было Мирону Васильевичу высказать свое недовольство тем или иным поступком, чтобы мы, младшие и старшие, воспринимали это как стимул к исправлению и более усердному трудолюбию. Наши родители и особенно мать, Дарья Петровна, влияли иа нас добротой и лаской, которым сопутствовала справедливая требовательность. Мы отвечали им тем же самым. Трудно себе представить, чтобы кто-то из сыновей ослушался мать или отца. Жизнь была в наше время тоже очень трудной. Не хватало того, другого, третьего. Не миновало нашу семью и полуголодное существование. Но мы, как могли, поддерживали друг друга. Однажды заболел Петя. Так старший Павел отказался от своей доли хлеба. То же сделали я и сестра. Матери стоило большого труда уговорить нас изменить свое решение. В семье очень было развито чувство уважения к старшим, их привычкам и обычаям. Петр никогда и ни в чем не отказывал родным. Он бесконечно любил отца, мать и нас, братьев и сестер.

— Он очень любил людей, им отдавал большую часть своей жизни.— дополняет Полина Андреевна.— В день своего рождения любил вспоминать детство, родителей.

Эта любовь и глубокая привязанность сохранились у него до конца жизни. Петру Мироновичу повезло и в любви. Полина Андреевна Галанова, красивая девушка и высокой нравственности человек, вошла в его сердце навсегда и бесповоротно. Ей тоже, в свою очередь, очень нравился Петр Машеров. Они, можно сказать, были созданы друг для друга. Став мужем и женой в самые трудные годы для Отечества, эти два прекрасных человека пронесли свою любовь через все бури и половодья, оттепели и морозы, ясные дни и непогоду красиво и душевно чисто.

Петр Миронович делал все от него зависящее, чтобы даже самые неприятные для него часы и минуты не переносить на семью. Иногда это не удавалось по той простой причине, что от жены, пожалуй, трудно вообще утаить что-либо.

— Ты, Петя, не переживай очень,— обнимала мужа Полина Андреевна, не очень вникая в суть дела.— Жизнь многообразна и противоречива, за всем не усмотришь. Ведь имеешь ты право на ошибку?

— В том-то и дело, что должны были предвидеть,— отвечал Машеров,— но, увы, мы всегда горазды охать уже после свершившегося факта. — Он внимательно смотрел на жену и уже в какой-то мере подтверждал ее мнение: — Хотя объять необъятное нельзя.

Так было всегда. Советуясь один с другим, чередуя большое и малое, общее и семейное, сравнивая и анализируя, Петр Миронович и Полина Андреевна находили общее равновесие или удовлетворяющий их ответ, успокаивали себя. Для каждого человека очень важно иметь близкого друга, которому в трудную минуту можно доверяться, поделиться сомнениями, спросить совета.

Своей жене Петр Миронович доверял во всем, как и она ему. В этом было его и ее великое счастье.

А как Петр Миронович радовался, когда появились на свет дети: сначала Лена, а за ней Наташа! Казалось, что мир изменился вокруг! Как и почти всем родителям, пришлось и недосыпать, и переживать при болезнях малышек, учить первым шагам и грамоте, прививать навыки к труду и общению со сверстниками, окружающему миру и многое другое. Главную ношу взяла на себя, понятно, Полина Андреевна. Она, зная занятость мужа, старалась сделать все необходимое сама. Постирать и накормить, убрать, поиграть с девочками и уложить их спать — такие прозаичные, и потому столь утомительные для каждой матери хлопоты. Хотя, как в народе говорят, своя ноша не тяжела. Но она была, ой, как тяжела. Петр Миронович отдавал каждую свободную минуту детям, находя в этом большое наслаждение и радость. Так было на протяжении всей жизни. Его любовь к дочерям ни в коем случае не снимала той строгости и требовательности, с которой он подходил ко всем сложным вопросам, он воспринимал человека с его плюсами и минусами, не отрицая право на ошибку.

Вот что говорит Елена, старшая дочь Машерова:

«Отец допускал ошибки, как каждый человек. Признавал на их свое право. Когда мы, дочки, выросли, возмужали, чаще вступали с ним в споры. Иногда говорю ему: папа, я не согласна с тобой. Следует вот так подойти к решению вопроса. Походит, походит час, подойдет ко мне.

— Извини, согласен с тобой».

«Машеров не отделял свою личную жизнь от народа Белоруссии. Все тревоги, заботы, победы, проблемы республики жили в доме, где жил Машеров,— вспоминает младшая дочь Наталья Петровна.— Это и была личная жизнь отца. И мы с ранних лет научились радоваться солнцу и дождю не потому, что можно загорать и грибы собирать. Во время засухи или длительных губительных дождей мы по утрам бежали к окну с надеждой, что наконец-то установится нужная для хлебного колоса погода.

Отец был принципиальным не только в своих рабочих кабинетах и ярко освещенных залах. Ни на йоту не менялся, когда надевал комнатные тапочки. Его требовательность к себе становилась нравственной нормой для нас, его детей.

Вспоминается папин день рождения, который он не любил отмечать, не любил пустых застолий (хотя был удивительно хлебосолен), тем более в его честь. И в свои 55 лет вернулся с работы, как обычно после десяти вечера. Мы ждали его за семейным пирогом. Зашел, лицо серое, совсем лица нет. Пытался быть веселым, не омрачать вечер. И вдруг разговорился о том, что давило сердце, ни на мгновение не освобождало ум. Он проголосовал за исключение из партии коммуниста, на организационный талант которого возлагал большие надежды. А тот, сперва думал о себе и о своем благе, потом уже о людях, которыми руководил. Отец спрашивал нас и себя, имел ли он право быть таким бескомпромиссно жестоким в решении судьбы человека? И мы успели включить диктофон и записать его размышления о сущности доброты