Книга Распеленать память - Ирина Николаевна Зорина

и мертвом)». Потом она была перепечатана во многих изданиях. В статье звучал тревожный набат: «Раньше – веками, тысячелетиями – все мироощущение, все мировоззрение наше строилось (пусть даже бессознательно) на том, что хотя человек отдельный – смертен, зато человечество практически бессмертно. Человек умирает. Но остаются дети. Остаются плоды труда его. Будет жить народ, человечество. <…> Теперь другое: смерть грозит всему человечеству, весь род людской стал практически смертен, причем единственным способом смерти для него оказалось – самоубийство»[46].

Даниил Гранин и Юрий Карякин на Конгрессе интеллигенции в Питере. 1997

Та же мысль, что с появлением атомной бомбы «человечество стало смертным в двадцатом веке», – стала важнейшей в восьмидесятые годы и в творчестве Адамовича. «И главное, что произошло в мире людей, – писал он, – это что понятия „убить человека“ и „убить человечество“ опасно сблизились». Оба писателя базировались на страшной констатации Альберта Эйнштейна: «Радиоактивное отравление атмосферы и, следовательно, полное уничтожение всякой жизни на Земле сделалось теперь технически возможным»[47].

Карякин ввел понятие-образ – время живое и время мертвое: «…живое – когда еще можно предотвратить катастрофу, еще можно спасти жизнь, мертвое – когда уже ничего сделать нельзя… Раньше в запасе была вечность живого времени. Теперь – будущего может и не быть. <…> Время, когда мы родились, когда живем, – наше время живое, – тоже есть наша общая родина, которую тоже нельзя предать, которую надо спасать и – спасти, чтобы она навсегда осталась живой и плодоносной»[48].

И вдруг… страшное ядерное будущее настигло родину Адамовича – Белоруссию, настигло еще до наступления ядерного Апокалипсиса.

Чернобыль

26 апреля 1986 года на Чернобыльской атомной электростанции, расположенной близ города Припять (Украина), произошел взрыв.

Власти и Украины, и Белоруссии молчали, партийное начальство по привычке ждало распоряжений из центра. Их не было. Население не предупредили об опасности отравления. Кто-то из журналистов умудрился заметить: «Ветер, к счастью, дул не на Киев…» Да, действительно, в самые страшные дни, с 26 по 30 апреля ветер тащил радиоактивные осадки на Гомель, Могилев, Слуцк, Брест… Досталось и Минску.

Алесь записывает в эти дни: «Узнали, что взорвалась АЭС, что туча пошла на Белоруссию, на многострадальную нашу землю. Нестеренко (директор Института ядерной энергетики. – И. З.) бегает, всем сообщает: идет! идет! надо объявить, предупредить население! Но у чиновников одна мысль: а что потом нам скажут! Сдыхайте, но себя соблюдем! Сдыхайте, но политика прежде всего! Те 18-летние девочки, что сейчас в минской больнице с Гомельщины, не получили бы 1000 рентген, потому что не стояли бы на окнах, не мыли бы их, а захлопнули бы. <…> Вот и проявилось в экстремальных условиях, насколько все это болтовня – „новое мышление“. Да какое новое, хотя бы просто элементарно человеческое. Нет, в бюрократической машине заложено это – абсолютная расчеловеченность»[49].

Василий Нестеренко 28 апреля сообщил партийному руководству республики, что приборы зафиксировали на территории Беларуси значительное увеличение радиоактивного фона. Слюньков, первый секретарь ЦК КПБ, позвонил Щербицкому. Тот сказал ему об аварии на АЭС. То есть знал уже два дня и держал в секрете! Все партийные боссы действовали по установленным номенклатурным правилам: реакции из Москвы не было, и каждый старался сохранять партийную тайну. Нестеренко прорвался все-таки к Слюнькову с докладом о последствиях аварии. «Не надо устраивать паники. Мне сообщили об аварии на ЧАЭС. Пламя погасили, там идут восстановительные работы». Вот и весь ответ. О своих людях, о белорусах – ни слова. Народу Слюньков сообщил об аварии только 17 мая на пленуме республиканской комсомольской организации. Сообщил после того, как Михаил Горбачев выступил по Центральному телевидению СССР 14 мая и сказал: «Мы впервые реально столкнулись с такой грозной силой, какой является ядерная энергия». Карты радиационного загрязнения Беларуси по указанию Правительства СССР были засекречены.

Адамович мчится в Москву. Через своего «друга-философа», как он всегда называл Карякина, добивается встречи с помощником Горбачева Черняевым, через него передает генеральному секретарю письмо (цитирую выдержки):

Глубокоуважаемый Михаил Сергеевич!

Пожалуйста, не отнесите то, что Вы здесь прочтете, на счет писательской фантазии Алеся Адамовича.<…> Белоруссия переживает нечто, сопоставимое лишь с ее трагедией в годы минувшей войны. Под вопросом само существование (физическое) десятимиллионного народа. Радиация ударила прежде всего по нашей республике. <…>

За спиной вызревает новая опасность, может, еще более грозная. Если не будут немедленно приняты меры, не будет сделано в кратчайшие сроки то, что абсолютно необходимо (по мнению ученых), еще миллионы людей в Белоруссии пострадают (а многие погибнут), и тогда можно будет сказать, что произошла трагедия – пострашнее той, которую наш народ пережил в 1941–1944 гг.

Всем этим людям (в пределах Белоруссии и в сопредельных районах других республик), так же как, очевидно, и на Украине, сейчас грозит РАДИАЦИОННОЕ ОТРАВЛЕНИЕ ЧЕРЕЗ ПРОДУКТЫ ПИТАНИЯ. И надо срочно вывозить детей, подростков, беременных женщин и вообще всех, кого возможно! <…> Белоруссия действительно на краю пропасти! Нужна немедленная помощь народу, который сам всегда всем жертвовал в трудные для страны годины. Только не упустить время![50]

В начале июня Адамович передал М. С. Горбачеву записку, составленную, по совету Черняева, с учетом мнения ученых-специалистов о состоянии дел: размеры заражения, отсутствие измерительной техники и медицинских средств, преступные проволочки с эвакуацией населения.

Катастрофа в Чернобыле оказала на Горбачева сильное психологическое воздействие. Когда он узнал, что по масштабам ядерного загрязнения чернобыльскую аварию можно сравнить со взрывом всего одной двенадцатимегатонной бомбы, он ужаснулся. Записку Адамовича рассматривали на Политбюро. Было принято решение, направленное различным министерствам. Шестьдесят специалистов приехали в Минск; положение с приборами улучшилось, хотя опасность поражения десятков и сотен тысяч человек через продукты питания оставалась реальной.

Адамович одним из первых реально осознал и оценил масштабы крупнейшей техногенной катастрофы XX века, ее последствия для судеб и его родной земли, и планеты. Прав Гранин: «Благодаря Адамовичу были спасены сотни тысяч жизней людей, пострадавших от чернобыльской катастрофы». Наш „неутомимый овод“ Алесь развернул такую огромную организационную и публицистическую деятельность, что нам с Юрой порой казалось, что он вот-вот сорвется и умрет от остановки сердца.

Его выступление на Восьмом съезде писателей в июне 1986 года «Имя сей звезде Чернобыль» потрясло всех. Напомнив собравшимся в зале, что по-украински «чернобыль» означает «полынь», Адамович совершенно неожиданно процитировал Библию: «Третий ангел вострубил, и упала с неба большая звезда, горящая подобно светильнику, и пала на третью часть рек и на