Книга Земли семи имён - Дарина Стрельченко

Он склонился к земле, сорвал стебель, растёр в пальцах. В воздухе шёпотом разлилась мята, смешанная с нотой незнакомой, ласково-тревожной.

– Какое странное место, – задумчиво молвил он. Филарт не откликнулась – стояла чуть поодаль, глядя на каменный город. Но встряхнулась, словно сбрасывая оцепенение:

– Полдня пути. Вот свернём на тракт, и нас станет видно с городских стен. Но до того, советник, я хочу, чтобы ты сделал для меня кое-что. Чтобы отдал мне кое-что ценное. То, что у тебя могут забрать, когда мы окажемся внутри.

– Кто заберёт? Колдунья, ворожащая мирами?

Спросил, а сам в мгновение мысленно перебрал свои сокровища. Акварель? Да, ценная, добрая, но он всегда может тотчас отослать её прочь. После той ночи, когда стражи Грозогорья заточили его в темницу и отобрали заветный мешочек с лошадью, он позаботился об этом. Да к тому же она и не принадлежит ему. Серебро? Мельхиоровые монеты? Нет, об этом Филарт тревожиться бы не стала. Плащ, в прорехах и подпалинах, подвластный дорожному колдовству? На что он ей! Она и без плаща справится с опасностью…

– Нет. На что она ей?.. Заберут её слуги.

Хцеф нахмурился, за мыслями позабыл о своём вопросе.

– О чём ты говоришь, правительница? Что ценного есть у меня?

Филарт помолчала, усмехнулась невесело, с горечью:

– Пустота, Хцеф Пепельный. Мудрая пустота на сердце. Не головой в огонь, не очертя голову, а с головой холодной, с раздумьем… Страсть гаснет – остаётся мудрость. Искра гаснет – остаётся пепел. Этим ты похож на прежнего моего советника. Разве хочешь ты, чтобы искра твоя разгорелась вновь, хочешь, чтобы ушла твоя мудрость да холод?

– Но как могу я удержать пустоту?

– Заполнить её.

– Да кто согласится своё отдать, чтобы заполнить чужое?

– Я могу заполнить твою пустоту, – мягко ответила Филарт. – А потом… Если мы вернёмся в Грозогорье – свободными, – я заберу то, чем её укрою.

– Чем ты заполнишь её? – прошептал Хцеф, прижимая ладонь к груди, где болезненно сжалось эхо давнего, давнего сердца.

– Решать тебе, мой советник. – Она наклонилась к земле и тоже сорвала горсть трав. Перебирая стебли в тонких, длинных пальцах, не глядя на спутника, сказала: – Я могу дать тебе лёд. Лёд ляжет тяжёлой ношей, но не впустит ничего сверх. Никто не сможет разжечь пустоту, полную льда. Никто не сможет её коснуться. Слишком холодно, слишком чуждо это человеческим ладоням и сердцу… Твоя искра покинула тебя давно, шара нет, пепел в груди хладен, ему не подточить льда. – Филарт помолчала, не глядя на него, тихо добавила: – Или же…

И умолкла.

Хцеф, щурясь от ветра, поглядел на далёкий каменный город, затем на госпожу. Травинка в её руках зацепилась за серебряное кольцо на пальце с узкой ягодой жимолости – столь искусно вырезанной, что казалась живой. Отчего-то не отвести было от кольца глаз. C усилием, с нажимом повторил советник:

– Или же?..

И случилось небывалое.

Филарт улыбнулась, легко и радостно, и лицо её, серьёзное, строгое, озарилось лесным весенним светом.

– Ты знаешь, что ещё способно заполнить пустоту. Ты знаешь об этом, советник.

– И ты готова дать мне… это?

Филарт кивнула. Пышный венок соскользнул с её тёмных кос, и по ровной голубой траве запылали рыжие бархатцы и ромашки, рассыпались незабудки, расцвели калина, хмель и мак.

Верность и постоянство, девичья красота, мудрость и печаль сплелись в голубой траве и проросли сотни лет спустя, оживив каменный город. Зашумели площади, зазвенели улицы, загомонили скверы. Выплеснулись с крыш флаги и знамёна, сквозь оконные переплёты потянулись к небу цветы, а в лавочке, спрятанной в запутанных переулках, запахло сластями, и рыжеволосая ведьма заказала там две чашечки дымящегося настоя… Город очнулся. Но случилось это лишь сотни лет спустя. А пока Хцеф горько, коротко качнул головой.

– Благодарю тебя, госпожа моя. Да только забрать это обратно будет уже не в твоей власти, да и не для меня ты свой дар бережёшь, – сказал он. – Я выбираю лёд.

Говорят, день, когда Семиимённая правительница Грозогорья разделила свой лёд с эхом чужого сердца, стал первым днём магии Ледяных.

* * *

– Вот и вновь встретились. Не побоялась снова советника своего привести? О прошлом уже позабыла или о новом позаботилась? Позаботилась, вижу, да решила не подпускать никого к себе больше? А по мертвецу-то до сих по тоскуешь, виноградная…

Горько кольнуло сердце. Много лун никто так её не звал.

– И мудрости набралась, Северолесье исходила… Да только какой огонь в ледяном кувшине разгорится? Незачем мне свои сказки рассказывать, знаю, что за магией явилась, что не выходит самой земли напоить… Но не будет тебе от меня магии, пока не оживёшь! В прошлый раз, как ко мне пришла, человеком была. А теперь колдунья – без огня, без крика, одна печаль. Судьба моя, видимо, ледяных девиц одёргивать. Ворожбу просишь? Так иди наберись горя! Радости, тревоги, пламени! Ума-разума нажила, бессмертием облачена, податями обложена, а ни тепла, ни ласки пальцы не чувствуют. Замешаешь на такой крови зелье на магию? Никогда. Не видать тебе вдоволь колдовства, холодная Хедвика, пока не осмелишься на мир глядеть не сквозь стекло, а напрямую, так, чтобы дождь хлестал, чтобы солнце резало, чтобы боль – болью, голос – голосом, глаза – душой глядели!

Голубая трава – сколько её вокруг города, сквозь сами стебли шагала, а не затронуло! Сколько лун пестуешь своё сердце в холоде, без любви, без песен? С той самой поры, как дудочник к Нави повернул? Уже и изморозью сердце затянуло, того и гляди, льдом покроется. А ледяное сердце – это, милая моя, верный путь на ту сторону по страшным тропам. Сколько лун не улыбалась, правительница Грозогорья? Сколько советников сгубила своей суровой решимостью? Сколько чаш равнодушия испила за годы среди своих скал? Время-то как завернула: что идёт оно для тебя, что не идёт… Скоро и сама обернёшься скалой, статуей, каких боишься…

Хедвика стояла, замерев, в тени, и только отблески от котла колдуньи взлетали по её волосам, плясали по лицу, в зрачки закрадывались.

– Иди и ищи красные травы, что прорастут насквозь, отогреют. И покуда не вернёшься ясноокой, без бесстрастия да поволоки в глазах, безо льда в пальцах, покуда не осмелишься разбить стекло, которым от мира отгородилась, помощи не жди. Зелье на магию только на крови и замешаешь, а твоя что? Не кровь, дождь…

– Остынь, колдунья! Возьми мою кровь, – не выдержал Хцеф. – Что цепляешь правительницу?

– А ты, никак, из советников в подкаблучники записался? – скрипнула ведьма. – Так знай, у неё таких не один десяток перебывал, да ни один подобру не ушёл, каждый норовил алый цветок вырастить. Но девка каменная – и отцы ей это клеймо по крови передали, и сама уж как тщилась сильной да нетронутой остаться, и судьба её такой дорогой повернула, по которой и не пройти, может, иначе, ручьём не пробежать. Да только самый светлый ручей в самых холодных горах бьётся. Вот и она – холодна, чужда. Ищи красный цветок, правительница Семиимённая! А твоей крови, советник, сколько ни лей, всё равно мало будет. У неё сердце хоть и молчит, да стучит в три удара против одного. А твоё что? Нет твоего, советник, оттого ты и держишься при ней до сих пор, оттого и не сгубила она тебя ещё несчастной чужой любовью. Догадался, а может, нет – похож ты на кое-кого, кто тысячу лун назад ей в душу запал, да с её руки и сгинул.