Книга Сто лет - Хербьерг Вассму

Отвернувшись от алтаря, пастор неверным шагом прошел в ризницу. В приоткрытую дверцу шкафа был виден портрет Сары Сусанне. Он сам спрятал его туда? Дрожащими руками пастор вынул портрет из шкафа и поставил его на стол. Линии и краски поплыли у него перед глазами. Он вспотел, но ему было холодно. Дрожащей рукой он схватил чашу, которую она протягивала Христу, и наполнил ее из зеленой бутылки, стоявшей в шкафу. Держа чашу обеими руками, он сел у стены на стул для невесты. Дверь в церковь осталась открытой. Серый свет проникал к нему в ризницу. Полоски стекла.

И тут он увидел ее. Она вошла из церкви в ризницу и села на другой стул напротив него. Так же, как в первый раз, когда начала ему позировать. Ее голос звучал ясно, тоже как в первый раз. Он был глухой, но слова звучали отчетливо:

— Пастор Йенсен, как вы хотите, чтобы я села?

Там, в глубине, было мокро и холодно. И обжигающе жарко. Он слышал, как она кричала. Чтобы найти ее, нужно было пройти сквозь огонь и воду. Там, откуда они пришли, были люди. Говорили над его головой, словно он был мертвый. Это его не испугало.

— Она там... внизу, — прохрипел он.

Но они не хотели считаться с его словами. Ничего не ладилось. Он не мог понять, где кончается море и начинается берег. Однако понимал, что должен найти ключевое слово. Всегда нужно знать ключевое слово.

— Мама? Мама!

Она сразу склонилась над ним. Он заранее знал, что она скажет.

— Никакой живописи, пока ты не сдашь экзамен на богослова.

— Я сдам этот экзамен... Мне только надо ее найти... это... необходимо...

Пастор открыл глаза, он лежал в кровати. Ему показалось, что он отчетливо видит доктора, который стоит у окна, заложив руки за спину. Потом вспомнил бесполезные поиски. У него было чувство, что его тело исчезло, осталась только голова, плававшая теперь в кровати.

— Ее нашли? — хотел спросить он, но слова куда-то пропали.

В углу комнаты, на комоде, горела лампа под белым колпаком. Запертая домашняя луна. Она никогда не нарождалась, никогда не была на ущербе. Вечно одна и та же: серая, когда свет был погашен, или ослепительно-белая.

— Ее... нашли?

Доктор быстро отвернулся от окна и подошел к кровати:

— Да!

— Она жива? прошептал пастор, приготовившись к самому страшному.

— Во всяком случае, живее, чем пастор из Стейгена, — ответил доктор со странной усмешкой. У него было как будто два лица. Они то сливались, то отделялись друг от друга.

— Как она себя чувствует?

— Все в порядке. Ее нашли на берегу и позаботились о ней.

Пастору захотелось молиться, смеяться, плакать. Все сразу. Он прикусил губу и закрыл глаза. Ему пришло в голову, что Господь должен что-то получить от него, но он не помнил, что обещал Ему.

— Впредь тебе не следует искать людей, пропавших в море, — сказал доктор с напускной строгостью. — Для этого у тебя нет ни таланта, ни здоровья. Ты должен заботиться о душах, а не о телах.

Пастор промолчал.

— Это серьезно, мой друг. Несколько дней ты был на грани смерти. Тебя нашли в церкви, как несчастную кошку. Воспаление легких. Теперь кризис уже миновал, но состояние твое еще неважное. Ты обращаешься со своей земной жизнью как человек, тоскующий по раю. Однако содержание твоего бреда свидетельствует о том, что святой Петр вряд ли тебя туда впустит.

— Что я говорил? — бессильно спросил пастор.

— Самое плохое слышал только я. Но и твоя жена тоже достаточно услышала.

— Самое плохое?

— Не думай об этом! Мужчина остается мужчиной, даже если по воскресеньям он надевает пасторское облачение, — сказал доктор. Потом сел на стул у кровати и достал монокль и часы. Через минуту он отпустил запястье пастора, спрятал часы в карман и убрал монокль. Громко высморкавшись, он решительным шагом вышел в коридор.

— Может, кто-нибудь принесет двум живым мужчинам горячего пунша? Да побыстрее! — крикнул он.

Пастор невольно улыбнулся, но когда он попробовал приподняться на кровати, то понял, что еще слишком слаб.

Урсула сама поднялась наверх с пуншем. Странно было видеть ее. Вообще-то она была такая же, как всегда. Она не изменилась. И все-таки — это была другая Урсула. Она поставила поднос на тумбочку и схватила его за руки:

— Слава богу, что ты пришел в себя!

Он взял протянутый ему стакан обеими руками. Она помогла ему пить. От пунша шел пар. Пастор почувствовал себя больным мальчиком, которому мать принесла горячее питье с медом. Он не осмеливался сделать глоток обжигающего напитка, но не мог и удержаться от этого. Не осмеливался спать в одиночестве. Но не мог и бодрствовать.

Он смотрел на уголки губ Урсулы. Они дрожали. Красивые. Ямки в уголках. Две маленькие ямки. Но они были из другой жизни. Что она здесь делает?

Они все вошли к нему в комнату. Пастор видел их как в тумане. Одного за другим. Мать. Детей. Сестру. Время и пространство исчезли. Он не знал, как долго был в забытьи. Но когда он проснулся, доктор по-прежнему сидел рядом. За окном было светло. Наверное, уже наступило утро.

Один раз он проснулся и почувствовал себя лучше. Заговорил с доктором, дремавшим возле его кровати.

— Ты сказал, что я бредил... — начал он.

Доктор, всхрапнув, проснулся и наклонился к пастору. Вытащил стетоскоп и начал прослушивать ему грудь.

— Не думай сейчас об этом... Дыши! — приказал он.

— Я хочу знать.

— Хорошо. Мы поняли это так, что ты говорил с этой Сарой Сусанне.

— Мы?

— Твоя жена тоже была здесь...

— Что я сказал? — шепотом спросил пастор.

— Ты говорил немного сбивчиво, но я привык понимать бред больных...

— К этому нельзя относиться серьезно.

— Почему же? — почти весело спросил доктор. — Нельзя сказать, что я услышал что-нибудь умное.

— Но я все-таки духовный пастырь...

— Ты, но не она, — заметил доктор.

— Что же тогда непоправимо?

Пастор хотел посмотреть в серые глаза доктора, однако не смог выдержать его взгляд.

— Непоправимо? Это решать тебе. Ты говорил о каком-то портрете...

— Что именно?

— Ты называл эту женщину разными ласковыми именами, и твоя жена все это слышала.

— Как она к этому отнеслась?

— Она хотела удалить меня из комнаты под тем предлогом, что я должен спуститься вниз и поесть

— И ты ушел?

— Нет, мне было слишком любопытно. Эта черта моего характера доставляет мне много радости. Я не ушел, но зато велел ей принести мне выжатую тряпку и таким образом остался с тобой наедине.