Книга Симптом страха - Антон Евтушенко

— И что бы ты у него спросил?

— Какое он имеет отношение к этой истории? А ещё: как эти двое связаны с ним?

Раскинув руки настолько, насколько позволял салон автомобиля, Шпигель сладко, до хруста в спине, потянулся.

— Юноша бледный со взором горящим… а на спинку тебе не пописеть, чтоб морем пахло?

— Ч-чего?

— Харя у тебя не треснет по диагонали зигзагом, говорю, — хмыкнул Шпигель.

Глеб исходил упрямым гневом. Он хотел жёстко ответить старику, но силил себя и только блестел белыми от ярости глазами.

— Эти твои двое, — внезапно с подозрением уточнил Шпигель, — это девушка на фотографии и шизик из Кащенко?

— Да.

Шпигель окинул собеседника плывущим взглядом.

— Сава на эти вопросы не знает ответа, потому что отношение к этой истории у него ровно никакое.

Старик надолго замолчал, так надолго, что затянувшаяся тишина показалась Глебу неуместной — но он не смел прервать молчание.

Шпигель наконец разлепил спёкшиеся губы, провёл языком по иссохшим губам, ощущая загрубелую колючесть наносного ветром мелкого песка. Поморщился и сплюнул на коврик тягучую, будто цементованную слюну.

— Откуда у тебя эта фотография?

— Это я фотографировал. Мы… в общем, друзья.

— На месте Ани я бы лучше выбирал друзей, — не стал деликатничать Шпигель. — Она тоже интересовалась этой книгой. Забавно! Не могу понять, кто из вас двоих первым произвёл на свет эту безумную догадку про уменьшенное факсимиле «Кодекса»? По мне, так этой сивой кобылы бред, но я, кажется, начинаю понимать, откуда у этой «кобылы» растут ноги.

— А откуда вы знаете, что её зовут Аня? — удивился Глеб. — Вы всё-таки знакомы?

Шпигель проигнорировал вопрос, посчитав его, очевидно, излишним.

— Ты говорил, твоя подруга видела только буквы: G и C, и решила, что это заглавия названия Gigas Codex. Весьма самонадеянно и неверно. В латыни прилагательное почти всегда занимает поспозицию, то есть идёт после существительного, поэтому единственно правильный вариант Codex Gigas. Книга, которую видела девушка, называлась Gedichte Chaos. Так что латынь здесь ни при чём.

— Немецкий, — догадался Глеб.

— Знаком с языком?

— Вполне сносно, — кивнул молодой человек. — Во всяком случае, название переведу. Стихи Хаоса.

— В кругу ценителей они больше известны как «Сумбурщина» или «Сумбурные стихи». Это полное собрание поэтических экспериментов Адольфа Шикльгрубера. Хотя, конечно, мировая история его знает под фамилией Гитлер и не как поэта, а как главного идеолога фашизма. Тем не менее он пробовал себя в роли окопного поэта, сражаясь на полях боя Первой Мировой.

— Я слышал об этом.

— Вот как? Хм, похвально. Про его эксперименты в живописи знают многие, а про то, что он тяготел к поэзии — далеко не все.

— У него было много нерастраченной энергии великого романтика, — подхватил свою излюбленную тему Глеб, выпадая из оцепенения «дудочного заклинания».

— Да, он любил музыку, живопись, поэзию, — в тон Глебу ответил Шпигель, — в восемнадцать много уделял внимания архитектуре, днями напролёт гулял по Вене. Но что-то надломилось в человеке — и превратился он из романтика в фашиста.

— Ничего не надломилось, — возразил Глеб. — Если доводить романтизм до логического конца, он неизменно приведёт к фашизму. Что и случилось. А откуда вы знаете?

— Про Гитлера?

— Про книгу.

— Её принёс мне сын моей племянницы. Вообще он обожает подводную археологию и даже обзавёлся по такому случаю снаряжением для дайвинга, но в последнее время его увлекли наземные раскопки мест военных действий. Это у него что-то вроде практики при институте.

— Где он нашёл это? В Изборцах?

— Изборцы — это же под Гатчиной? — будто бы сам у себя спросил Шпигель. — Боря жаловался, что интересного копа в Гатчине мало. Только кость и ржавчина. Не уверен, но думаю, книгу он слимонил у какого-нибудь коллекционера вещей Третьего рейха. У него в институтских друзьях таких много водится.

— С институтскими корешками он и обстряпывал свои делишки?

— Не знаю, — со скучающим видом ответил Шпигель. — По душам не лялякали, а с кем корешиться — сугубо его дело. Знаю только зависал он на Маркизах56, брал машину у Савелия — они вместе торгуют на «блошке», раз или два в неделю притаскивал чего-нибудь из морской тематики для магазина, я что-то брал по мелочи, но чаще отказывался: неинтересно. Как-то раз на мелководье он повредил редуктор для акваланга и потребовал у меня денег на ремонт или замену. Я отказал. После этого он перебрался в Жилгородок, комнату снимал там у какого-то пенса за две копейки, пытался экономить, чтобы подсобрать на новый аппарат. Нашёл ещё одну работу в Петергофе, не знаю — кем, но график у него был сменный: сутки-трое. Вот тогда-то у него возник интерес к копательству на суше. Приобрёл лопату, сказал, она дешевле нового редуктора. И так же дважды в неделю пытался сбыть мне дребедень: то монеты притащит, то черепки, то гильзы. В общем, один хлам. Приволок за между прочим и эту книгу, сказал презрительно: глянь книжатинку, это по твоей части. Я поглядел и ахнул про себя. Думаю, чувак у которого он это сбондил, до сих пор не знает, чьему перу принадлежат стихи и какова цена книги на чёрном рынке. Ну, разумеется, и Боря этого не знал. Чувствовал по его интонации, если собьёт с меня пятёрку или даже трёху, будет безмерно счастлив. Я его и осчастливил. Хотя, может, наговариваю на пацана: может, не украл, нашёл случайно.

— Случайно?

— Бывает и так, — пожал плечами Шпигель. — Книга прекрасно сохранилась, следовательно могла быть замурована в стену дома или спрятана на чердаке. Знаешь, сколько в окрестностях Петербурга таких стен и чердаков? Немчура же здесь три года блокаду держала. Судя по всему, это было личной вещью одного из офицеров Вермахта в составе блокадного кольца. После прорыва в 43-м, часть немцев оставили на осаде города, которая продолжалась ещё год, а часть — в спешке переправили на восток, усиливать позиции своих под Сталинградом перед решающей битвой. Полагаю, этот офицер покидал насиженное место вместе с восточным эшелоном в спешке, наверно, их рейхскомандиры им пели в уши, что они вернутся в блокадное кольцо в ближайшем времени и таки возьмут город на Неве. Поэтому он не стал брать с собой личные вещи, а спрятал их от сослуживцев в каком-нибудь тайнике. Но исход Сталинградской битвы изменил ход войны. Для фашистского режима и его союзников это стало началом большого конца. Наверно, офицера под Сталинградом положили или, во всяком случае, в блокадное кольцо он вернулся. Вполне может, так оно и было. Это лишь версия.

— Значит, по вашей версии, эта книга не может оказаться новоделом?