Книга Потерянная принцесса - Алина Немирова

Несколько детских голосов шумно выразили восторг этим описанием.

– Подошел хитрец с ножом, чтобы зарезать волка и наутро показать соседу. Да только, замахнувшись, услышал вдруг чей-то голос…

Малышня одновременно выдохнула.

– Погоди, неразумный человек, дай мне сказать последнее слово!

А вот эти слова произнес совсем другой голосок, девчоночий. Узнаваемый.

Это, похоже, не просто сказка… Они что там, мистерию разыгрывают? Альбигойское моралите, с «добрыми людьми» в роли праведников и дикими зверями вместо демонов?

– Хитрец испугался, потому как никого вокруг не было, и по всему выходило, что говорит-то волк! – это снова заговорил мальчик. – Ноги у него подогнулись, выронил он нож и сам наземь плюхнулся. А серый этак ясно выговаривает…

– Слушай же, – произнесла Валенса «волчьим» голосом. – Когда-то был я таким же хитрецом, как ты, воровал, чревоугодничал, отчего и умер. Но душа моя не попала ни в ад, ни на небеса. Меня вернули в этот мир – но видишь, каким я стал? Много лет прозябал я в этой мерзкой шкуре, всеми гонимый, вынужденно питаясь сырым мясом, – такова кара за мои былые грехи. Но сегодня вдруг обрел я человеческий голос! Это добрый знак: видимо, скоро вырвусь я из оков бренной плоти, или, на худой конец, вновь стану человеком и постараюсь заслужить место на какой-нибудь из звезд, так призывно мерцающих по ночам… Убив меня, ты совершишь благое дело. Думаю, дар речи мне возвращен для того, чтобы мог я воздать тебе за это добрым советом. Неразумный, бросай дурные привычки, чтобы не случилось с тобою чего-то столь же нехорошего, как со мной!

Лютгер словно окаменел: он слышал хрустальный детский голосок, слова семилетней девочки – но ему казалось, что их словно бы произносит другой человек.

Он даже знал какой.

– Слова волка запечатлелись в сердце пастуха, – как-то по-книжному продолжил мальчик. Неужели и вправду читает? – Он сразу почувствовал отвращение к убийству. «Не стану я тебя убивать, – отвечает. – Раз уж пребывание твое в серой шкуре определено светлым Богом, негоже прерывать его до назначенного срока. Но не горюй: век волка недолог, и вскоре испытание твое само собою закончится. А до тех пор буду я заботиться о тебе, чтобы легче жилось твоей душе».

Рыцарь прислушался: скажет ли что-нибудь сейчас Валенса? Но девочка промолчала.

– И вот он вытащил лапы волка из ловушки, и перевязал его раны, и понес к себе домой. То-то дивились односельчане, глядя на это! И еще пуще дивились потом, когда уложил пастух волка на мягкую подстилку и стал кормить его вкусной кашей. И сам он с тех пор ни кусочка мяса в рот не брал, помня, что в любой живой твари может быть заключена душа, ждущая освобождения.

На этот раз внутри прозвучал какой-то смутный ропот. Наверно, все же не следовало голодному мальчику перед другими голодными детьми в таких подробностях говорить о вкусе каши и правильности отказа от мяса. Рассказчик, кажется, и сам сглотнул слюну, но превозмог слабость – и голос его зазвенел, как у проповедника:

– Через год волк помер от старости. Пастух его похоронил, а потом повинился перед соседом, возместил ему все украденное да и отправился по свету рассказывать людям, что с ним приключилось. Многим он помог стать на путь истинный. Состарившись, ушел он в горы, поселился в пещере, питаясь дикими злаками и родниковой водой, а люди навещали его, беседовали с ним и набирались мудрости. Но однажды застали гости пещеру пустой. Лежала там одежда старца и посох его, а сам он исчез – избавленный от тягот мирских, ушел в обитель сынов света.

– Хочу каши, – вдруг тоненьким голоском промолвила какая-то совсем маленькая девочка. Наверно, это была та Алайзетта, за которой Валенса присматривала.

– А избавления от тягот мирских не хочешь? – вопросил мальчик, как видно, по-прежнему ощущая себя говорящим проповедь.

– Я тебя сейчас самого избавлю, Тисту! – прошипела Валенса. И успокаивающе обратилась к малышке: – Молока есть немного, а каши… Ты уж потерпи, ладно?

Лютгер толкнул дверь.

* * *

– А вот и волк, – сказал мальчик. – Он пришел избавить нас от тягот мирских. Я же говорил…

Голос его все же дрогнул немного.

На Лютгера уставилось семь пар детских глаз. Лишь у одной из них, самой младшей девочки, глазки на мокром месте. А старший мальчик, неожиданно рыжий, единственный среди темненьких, сейчас словно горит предвкушением мученической погибели…

Лютгер поморщился.

Притчу-сказку они, конечно, рассказывали, а не читали: не было в доме никаких листов бумаги или пергамента, да и вряд ли эти дети чтению обучены… Хотя кто его знает, как с этим обстоит дело в альбигойских семьях, даже простых. Как бы там ни было, для чтения здесь сейчас слишком темно. В очаге догорает скудная горка хвороста, дети жмутся вокруг, бледные, исхудавшие, неумытые…

Тут он поправил себя: как раз умытые. И не оборванные, хотя одетые бедно.

– Глупость ты сказал, Тисту, – спокойно произносит Валенса. – Этого мессена моя мама просила спасти всех нас.

«Тебя одну!» – подумал фон Варен. Но промолчал. Девочка права: он не может спасать ее одну – как не мог бы спасать в бою или походе одну лишь ее мать.

Значит, снова он во главе отряда, который нужно… Нужно привести туда, где этот отряд будет в безопасности, что бы это ни значило в данном случае.

Семь человек, как копье неполного состава.

Очень маленькое и тоненькое копье. Очень слабое.

– Я о том и говорю! – вскакивает рыжий. – Он стоял среди прочих волков, в волчьей шкуре, в этом своем крестовом плаще и с мечом! Вот этот меч, до сих пор при нем! Он спасет нас, да – уведет из этого мира!

Выкрикни что-то подобное брат-сержант или кнехт – предводитель отряда тут же принудит его замолчать. Скорее всего, даже не зуботычиной. Однако здесь, под кровлей, помнящей Сюрлетту, на глазах ее дочери…

– Спасу, – подтвердил рыцарь. – Но иначе. И уведу. Но не из этого мира.

Он достал из сумы краюху хлеба (все взгляды тут же уставились на нее) и чистую тряпицу, в которую был завернут изрядный кус копченого мяса. Можно бы и без этого… нет, нельзя: кое с чем надо определиться сразу.

Нарезал хлеб на семь равных частей. Так же нарезал мясо. Положил по куску на каждый ломоть хлеба. Отодвинулся.

Еда исчезла во мгновение ока. От мяса тоже никто не отказался, даже рыжий Тисту поколебался лишь миг. Лютгер облегченно вздохнул украдкой: он и в самом деле не знал, что делать, если бы…

Молча смотрел, как дети едят. А они, при всей голодной торопливости, все-таки ели, что называется, с вежеством, аккуратно. Младшие сыновья того безденежного рыцаря, от которого ему досталась ротта, за трапезой куда больше напоминали ребятишек из бедных крестьянских семей – только старшие еще помнили замковые обычаи…

Это могло укрепить его в решении, но оно давно уже было принято.