Книга Пасынки фортуны - Эльмира Нетесова

— Мы подаем наверх породу. А уж сколько с нее намоют, мы не можем знать. Не одни мы под землей. Больше двух десятков бригад. Добычу поровну теперь делим. На всех. Так оно лучше. Потому что сегодня у меня хорошие пласты, а завтра — ни хрена. А хавать каждый день надо. Вот и решили так

— все, как в «малине». Кубышка — казне, а бабки — на всех кентов.

— Бывали случаи, чтобы проходная задержала кого-то из вашей бригады с золотишком?

— Кому дышать наскучило? Он же и до проходной дохилять бы не успел.

— Это почему? Как бы ты узнал? — удивился Кравцов.

— Мы прежде проходной в душевые приходим, чтоб рожи отмыть. А у нашей банщицы собачонка имеется. Белая, лохматая. И маленькая, как рукавица. Барухой ее зовем. И знаете за что? Она, стерва, золото лучше приборов чует. От природы это у нее. Не иначе, как у пахана колымского в шапке родилась. Пытались лажануть, колчедан ей подсовывали. Да хрен там, даже не нюхала, лярва! А рыжуху — за версту! Так вот эта падла всех шмонает. И теперь. В гардеробной.

— Значит, ловила с поличным кого-то? — рассмеялся Кравцов.

— Ну да! Конечно! — согласился Сашка.

— И кого же?

— Меня…

У Кравцова очки упали с носа.

— Часы мне жена подарила. Из рыжухи! Так эта стерва выволокла их из портков, пока я мылся. И притащила, сука, на контроль вахте. Прямо за браслет. Я когда из душевой вывалился, глядь — пропажа! Кипеж поднял. А Баруха на меня бросается. Контролеров привела, лахудра! И не только меня опаскудила. А и других с кольцами. Хорошо, что магазин подтвердил покупку. С тех пор рыжуху на работу никто не надевает. Баруха отучила! Но суть не в ней. Хотя теперь на прииске целая свора барбосок, все дети Барухи, ею обучены. Как в «малине». Они ни на что не клюют. Их никто не уломает. Засветят любого. Проверяли. И как появились эти шалавы, нам на прииске дышать легче стало, знаем, есть кому шмонать и стремачить. Никого не пропустит необнюханным.

— А кто научил ее в золоте разбираться? Охрана прииска? — поинтересовался Кравцов.

— Да нет! Гардеробщица душевой. У нее мужик из наших. Бывший. Ну и работал на приемке. Самому шмонать каждого совестно и не позволялось. А боялся, чтобы не подвел кто-нибудь. Вот и вырастил себе Баруху в кенты. Сам давно уж умер, а она «пашет». Как пахан. Всех в зубах держит. От начальства до дворника. Ее за честность особо харчат, чтоб из чужих рук не хавала, не отравилась ненароком.

— А случалось, что ловила она кого-нибудь? — поинтересовался Кравцов.

— При мне, на моей памяти, нет. Но, как слышал, года за полтора до меня, припутала. С песочком…

— Ну, а если вы захотели бы пронести, сумели б?

— Не захотел бы в зону. Иль под вышку.

— А если бы речь шла не о вас. О вольном? Или управленце, кто минует душевую? Сумели б пронести?

— Я в их шкуру не влезал.

— Ну, а если бы напакостить кто-то вздумал вам, как он сумел бы унести золото с прииска? — уточнил вопрос Кравцов.

Сашка задумался, перебирал все варианты.

— Да чего там голову сушить? При транспортировке. Кто машины сопровождает? Чекисты!

— Да, но ящики опечатаны! Ты что? И каждый мешочек под пломбой! — отверг Сашка догадку Кузьмы.

— А я тебе докажу, что из мешочка можно! — стоял на своем Огрызок. И добавил: — Шприц в ход пустить и все тут.

— Каждый мешок прошивается! — осек его Чубчик и добавил: — Короче, до момента транспортировки — ручаюсь! Но и она принимает и сдает грамм в грамм.

Игорь Павлович еще долго говорил с Огрызком о Самойлове, Катерине, о работе. И, прощаясь с ними вечером, попросил не рассказывать о разговоре с ним никому.

Сказал Кравцов, что завтра оба могут выйти работать на прииск. Но Кузьма сразу отказался:

— Мне до отъезда раз плюнуть осталось. Не хочу нервы мотать. Добью свое в пекарне. Так спокойнее и мне, и Катерине.

Игорь Павлович лишь плечами пожал. Мол, ваше дело…

Весь день прокуратура проверяла документацию прииска по добыче и сдаче золота. А Кравцов обошел весь прииск. Побывал во всех бригадах. Разговаривал с людьми, присматривался к работе. Встретился с двумя мужиками, с которыми вместе отбывал срок в зоне. Не торопился увидеться с директором.

Сеймчан, узнав о приезде Кравцова, замер. Наслышаны были люди о следователе, которого все зэки называли колымским дьяволом. Слышали: если появился Игорь Павлович, чья-то голова летит с плеч. Весь Север знал, что не было у Кравцова нераскрытых преступлений. Знали, что выезжая в командировки по делам следствия, работает даже ночами. Ни сил, ни времени не жалеет. А знаний и опыта ему не занимать. Всем коллегам Кравцова известно, что на расследование самого сложного дела ему хватало не более десяти дней. Другие с подобными мучились месяцами.

Поздним вечером, когда Кравцов вернулся в гостиницу, кто-то из коллег спросил его:

— Вы когда-нибудь раньше бывали в этих местах?

— Доводилось. Правда, не в нынешнем качестве, зэком… Мало что с тех пор тут изменилось. Прииск и методы работы прежние. А ведь столько лет прошло, — задумался Кравцов, вспомнив что-то свое.

— Игорь Павлович, а Сеймчан вам памятен чем-нибудь? — тормошили его коллеги.

— Он не исключение. Памятен, конечно. Событиями, людьми, которые остались здесь навсегда. Сторожами нашей памяти, — вздохнул Кравцов и продолжил: — Неподалеку от Сеймчана есть номерная зона. В ней испокон веку содержались две категории заключенных — воры и политические. Я в этой зоне три зимы отбыл… И был средь воров один пахан. Со странной кличкой. В то время он четвертый срок отбывал. Редкий тип. Силен, как медведь, хитер настолько, что сама хитрость против него — дитя. Жесток — на удивление. Он долгое время держал в руках всю эту зону. И боялись его не только зэки, а и начальство. Он сам решал, когда ему на волю выйти. Но если кто-нибудь другой решался сбежать на волю, не спросив у пахана, считай, сам на себя руки наложил. Умел расправляться фартовый. Хотя сходы редко собирались. Он больше всех на свете ненавидел политических. А потому можете представить себе, как доставалось нашему брату в этой зоне. Что там климат, условия, питание и начальство? Все это мелочь в сравнении с властью пахана! Он был хозяином наших заработков, желудков и жизней! Да, да! — подтвердил Кравцов, увидев удивление на лицах своих коллег. — Он не терпел политических не потому, что они ему зло причинили, а оттого, что не укладывались в схему его понимания и занимались, как считал, бездельем, мороча голову себе и другим. А потому он не позволял политическим болеть. За невыполнение нормы отбирал пайку и оставлял без баланды, порой на всю неделю. Он отбирал посылки из дома, все теплое белье. И даже одеяла и матрацы у тех, кто пытался отстоять себя. Он выбивал зубы, это считалось самым легким наказанием…

— Ничего себе! — выдохнул кто-то.