Книга Неравный брак - Анна Берсенева

Юра открыл дверь. В январском утреннем полумраке квартира почему-то показалась нежилой. И это тоже было для него ново, непривычно, он не один десяток лет входил в бабушкину гарсоньерку и никогда не испытывал подобного. Прощание, предчувствие, невозвратность… Полинкины акварели на стенах – «Синий цвет».

«Это легкий переход в неизвестность от забот и от плачущих родных…»

Он снял куртку, сел в кресло. Открытая книга лежала на рукодельном столике, Юра полистал знакомые страницы, отложил книгу. Ему вдруг показалось, что Женя не вернется и «Война и мир» останется лежать здесь недочитанной.

В ту самую минуту, как он об этом подумал, ключ повернулся в замке. Обычно, если Юра был дома, он сразу выходил к Жене в прихожую. Но на этот раз какая-то апатия охватила его, сковала по рукам и ногам. Он не чувствовал себя усталым – во всяком случае, не больше, чем обычно после дежурства; он не хотел спать. Совсем другое… Словно пахнуло на него холодом чужой жизни – и опустела душа, и сразу не стало сил.

«Это что – ревность такая? – подумал он удивленно и вяло одновременно. – Как странно – ни ярости, ни злости…»

– Ты уже дома? – Женя заглянула в комнату. – А я ездила тут… Сейчас, только сапоги сниму.

Свет зажегся в прихожей, пятном лег на пол у двери.

Женя вошла через минуту – медленно, держа в руке смятую газету. Юра невольно привстал из кресла, словно хотел отнять у нее этот яркий комок. Наверное, газета выпала из кармана его куртки, а он не заметил в темноте прихожей.

– Ты тоже увидел? – тихо спросила Женя. – Мне отец только что позвонил, я ездила купить. – Она вынула руку из-за спины; вторая газета не была смята. – И… что ты об этом думаешь?

Женя смотрела на него прямым взглядом, глаза были непроницаемы, как поверхность светлого камня, и так же холодны, брови изогнулись надменными дугами. Впервые Юра не мог понять, что значит ее взгляд. Нет, не впервые. Уже было такое однажды – когда она спрашивала, кто будет жить в ее новой квартире…

– Ты считаешь, я должен об этом думать? – нехотя выговорил Юра.

– Я спрашиваю об этом тебя.

– А я не знаю, что тебе ответить.

– Но… ты ведь как-то относишься ко всему этому? – Она брезгливо встряхнула смятую газету. – Тогда скажи мне, как!

– Женя, я тебя не обманываю, – поморщился он. – Мне в самом деле нечего тебе сказать. Это все – чужая жизнь, я в ней быть не хочу, и я тебя об этом предупреждал. Пусть проходит мимо! – добавил он, усмехнувшись.

– А я? – в тон ему спросила она. – Тоже – мимо?

– Но что же я могу сделать? – Юра пожал плечами. – За подол тебя держать?

– Да уж, ты не из тех, кто держится за бабский подол, – насмешливо протянула Женя. – Хоть спросил бы, где это нас так эффектно запечатлели! И вообще, правда ли там написана.

– Я не хочу об этом спрашивать, – медленно, раздельно произнес он. – Я не имею права вмешиваться в твою жизнь и навязывать тебе свою.

– Ну конечно, права женщины и человека! – Ее голос становился все более насмешливым и чужим. – Расскажи мне еще про Женевскую конвенцию!

– Женевская конвенция вообще не об этом, и она тут ни при чем.

– А я – при чем?! – вдруг воскликнула Женя. – Я – при чем к твоей жизни? Я же вижу, я же это каждый день чувствую: ты не впускаешь меня, ты… Да, я была его любовницей и до, и после Сахалина, я сама этого захотела, ему и стараться особо не пришлось! А когда он уехал на две недели в командировку, я встретила тебя, Юра, и тут же послала Несговорова ко всем чертям, опять-таки не спросив его согласия! И я сама прекрасно знаю, как все это называется, нет необходимости мне об этом напоминать, как ты напоминаешь каждый день!

– О чем я тебе напоминаю каждый день?

Даже удивляться он сейчас не мог: таким пустым, никчемным и чужим казался и разговор этот, и ее на крик срывающийся голос.

– Я больше не могу, Юра. – Женин голос опять переменился, сделался каким-то усталым, тусклым. – И не могу, и не хочу. Каждый день проводить как под дамокловым мечом, все ждать, что вот сейчас ты… Не хочу! Может, во мне много холодности, может, я просто не смогла, прав ты был тогда… Но я – это я, какая есть, и другой я уже не буду. Даже эта твоя Оленька подходила тебе больше. По крайней мере, ей ты наверняка не говорил, что у нее чужая жизнь. Нас с тобой как будто разделяет что-то, Юра, ты не чувствуешь? Ты за год так ко мне и не привык, а я…

– А ты считаешь, я должен был к тебе привыкнуть? – перебил он.

– Я ничего про тебя не считаю, но я верю своим глазам, – отчеканила Женя. – Я для тебя – как экзотическая бабочка. Полетала-полетала по комнате – и лети обратно в свои тропики. Разве не так?

Юра молчал, не зная, что ей ответить. Если бы он хоть на мгновенье увидел, как для него одного меняются Женины глаза, как улыбка вспыхивает в самых уголках ее губ, – может быть, он нашел бы слова… Вернее, нашел бы в себе силы для каких-то слов. Но она стояла посередине комнаты – так, что ему тоже пришлось встать, как и посторонний мужчина встал бы, если не садится дама, – и смотрела на него этим странным взглядом, который только и можно было назвать что чужим.

– Что я должен делать? – глухо проговорил Юра.

– Ты – ничего. – Кажется, Женя овладела собою: голос звучал теперь почти ровно. – А что тебе делать? Ты живешь себе, как живешь, ты спокойно работаешь, ты… Ты позволяешь себе быть таким, какой ты есть, и тебе не приходится себя презирать! А я мечусь из огня да в полымя и все время жду, все время: вот сейчас ты… Ладно, – резко оборвала она себя. – Это все слишком смутные объяснения, даже мне ненужные, а уж тем более тебе. И тем более теперь, когда ты вот это знаешь. И еще не все ты знаешь, потому что всего я рассказать тебе не могу – самой вспоминать тошно.

Женя снова не глядя встряхнула газету, которую до сих пор держала в вытянутой руке, потом посмотрела на свои руки – и бросила обе газеты на пол, повела плечами с таким безотчетным отвращением, как будто вымазалась в чем-то.

– Как бы мы с тобой после этого жили, Юра? – тихо сказала она. – Я, по-твоему, совсем бесчувственная, смогу делать вид, будто ничего не произошло и все это происки наглых папарацци? Я же не принцесса Диана.

– А похожа! – совсем уж по-дурацки усмехнулся он и добавил, тоже спокойным тоном: – Ладно, Женя, к чему этот разговор? И никаких мне не надо объяснений – ни смутных, ни ясных. Все равно ты поступишь так, как захочешь. Может, я к тебе и не привык за год, но уж это-то понимаю.

«Выходит, и правильно, что не привык», – мелькнуло у него в голове.

– Я пройдусь, – сказал он, не глядя на Женю. – Не буду тебе мешать.

Часа через три, когда Юра вернулся домой, Жени не было.

Ее не было именно так, как он иногда со страхом представлял, видя темные окна квартиры: совсем не было. Не было на вешалке ее шубы и пальто, и платьев в шкафу, и голубой губки в ванной, и тапочек в прихожей, и… Ничего не было! Она собралась быстро, с присущей ей аккуратностью, и это не могло быть иначе.