Книга Красная книга начал. Разрыв - Дмитрий Владимирович Иванов

Утро встретило легкой головной болью и резью в желудке. Подобрав остатки ужина из котелка и совершив весь возможный в данных условиях туалет, я вычистила котелок и заварила в нем душистого чаю, а потом развалилась на полянке под нежный пересвист лесных птах.

Никогда не понимала, почему выздоравливать надо непременно в постели, запершись в комнате и в окружении всяких вонючих штуковин? Соорудив из того же лапника лежанку, я развела костерок и положила рядом заточенный огнем кол. Все же если вдруг на поляну выйдет хищник, то отбиваться от него самодельным копьем лучше, чем недлинной железкой.

Мягко потрескивает пламя, облизывая красно-синими языками осиновый хворост.

Жаль, я не в ладах с охотой. Никогда не интересовалась, да и Старик не был охотником. Если не брать в расчет самую интересную из охот – охоту на людей. Но урчащий желудок сейчас не разделял моих пристрастий, напоминая о себе периодическими резями. В остальном же, если забыть о голоде, о непостижимом немертвом, жаждущем моей головы, о сказочных демонах, о незавершенной мести, здесь было прекрасно. Пение птиц и шелест ветра в пожелтевших и покрасневших листьях, мягкий запах лесных трав и сырого мха, недалекое журчание ручейка. Я могла бы тут жить. Если кто-нибудь принесет еды, конечно.

Солнце повисело в зените, согревая полянку, медленно сползло к западу, скрываясь за верхушками деревьев. В котелке закончился отвар, и костерок давно потух. Через поляну пролегли длинными полосами мягкие тени. Я было задремала на солнышке, но вот их призрачные плети дотянулись и до моего лежака, принося прохладу. Стихло пение птах.

Мужчины вернулись к вечеру. Хмурые и неразговорчивые. Побросали поклажу у двери, после чего, бросая друг на друга многозначительные взгляды, разошлись по своим делам.

Жнец сразу заставил меня задрать рубаху, показывая затянувшийся шрам, побурчал себе под нос нечто маловразумительное. Из его слов мне стало понятно, что, скорее всего, вскоре шрам исчезнет вовсе, и если повезет, то останется лишь в воспоминаниях. Ощупал руку, ключицу, похвалил за чистую одежду и уборку в хижине. Не знаю почему, но мне стало приятно от этих слов.

Дворянчик, сбросив мешки, утопал в сторону ручья, и до нас доносились частые всплески и пофыркивания. Мылся он в ледяной воде довольно долго, даже странно для изнеженного дворянина. Впрочем, судя по всему, этот изнеженным не был. Тем опаснее его общество.

Появился он в чистой рубахе и вычищенных сапогах, словно не в лесном убежище, а у себя в имении. С влажных волос, убранных в аккуратный хвост, стекали редкие капли, расползаясь по светлой ткани мокрыми бесформенными пятнами. Не произнося ни слова, он подошел к кострищу, поворошил палкой прогоревшие угли и, хмыкнув, раскидал их вместе с пеплом по поляне. Достав из сумки широкий нож и сняв верхнюю часть земли, начал выкладывать щепочки на растопку.

Вскоре на полянке весело потрескивал новый костерок. Только на этот раз он совсем не давал дыма. Поворошив остатки хвороста, собранные мной с утра, дворянчик их все забраковал и отправился в лес за новыми дровами. Вернулся быстро, принеся с собой еще и тушку какой-то птицы. Птица была крупная, блестящие черные перья переливались, отражая свет, становясь то фиолетовыми, то иссиня-черными, ярко выделялись красным цветом надбровья.

Подкинув в костер дров, дворянчик уселся на кочку и начал рыть под ногами ямку.

Вообще наблюдать за его действиями было весьма интересно. Он никого не спрашивал, никого ни о чем не просил, но при этом не было чувства, что он забыл о спутниках или игнорирует их. Периодически он поглядывал то на меня, то на жнеца, заканчивающего свой врачебный осмотр и сейчас мешавшего какие-то порошки в жестяной кружке. Когда наконец ямка перед дворянчиком стала именно такой, какой он ее задумал, он сел поверху расставив ноги, так чтобы яма была между ними, а на колени положил тушку птицы.

Наверное, я приоткрыла рот от удивления, когда увидела, как этот человек, назвавшийся кавалером его императорского величества, вассалом-секундус, четкими и уверенными движениями, выдававшими явную сноровку, ощипывал лесную птаху. Разложив тушку на коленях, он очень быстро выдрал перья со спины птицы, ободрал хвост, перевернул ее и очистил грудь и плечи, после уже аккуратнее выдернул маховые перья, причем некоторые, после долгого разглядывания, убрал в мешочек, тогда как остальные перья и пух скинул в недавно вырытую яму.

Меня всегда восхищали люди, которые могут делать что-либо с такой поразительной четкостью и уверенностью. Даже самое простое, вроде уборки или вот как сейчас – ощипывания птицы. Было что-то волшебное в том, как тонкие сильные пальцы мелькали над тушкой, в том, каким расслабленным и спокойным было лицо молодого парня, пожалуй, весьма симпатичного сейчас. Мне даже пришлось себя одернуть, ведь он, скорей всего, враг, а если и не враг, то уж явно не друг нам, мне.

Возможно, этими самыми руками он, хохочущий и распространяющий стойкий запах хмеля, вырывал плачущую невесту из рук жениха, пользуясь правом первой ночи. Этими руками он обдирал не только тушки убитых на охоте птиц, но и своих собственных сервов, обрекая их на полуголодное существование. Возможно, этими руками он всыпал яд в бокал надоевшей любовницы или бил в спину ножом соперника. А может, отобранными монетами расплатился за голову неугодного. И его красивое лицо не стало маской демона, в его душе не поселились сожаления и скорбь, а сны не прерывались кошмарами.

Закончив с перьями, Альбин быстро выпотрошил птицу и, насадив ее на длинную палку, начал обжигать над пламенем костра. Наконец, когда все было готово, он сбегал с котелком к ручью и установил его над костром на тут же вытесанных из хвороста распорках. Разодрал птицу на несколько частей и покидал в воду. У юноши нашлись и приправы, в отдельном мешочке – соль с перцем, и в другом еще какие-то травы.

Жнец, закончив колдовать с порошками и травами, соорудил мутную микстуру и поставил жестяную кружку греться сбоку от костра.

Наконец суп был готов. Жнец влил в меня свою микстуру, на вкус оказавшуюся той еще гадостью, и все уселись с жестяными мисками вокруг костра. Миски тоже приволок Альбин, как и ложки. Мне досталось похлебать наваристого бульона с горсточкой незнакомой мне крупы и корешками, но получилось и сытно, и вкусно.

Дворянчик сполоснул опустошенный котелок и поставил настаиваться чай. За все время мужчины ни разу не обменялись ни словом, жнец вообще старался не встречаться взглядом с парнем, а тот все, казалось, ждал чего-то, по крайней мере поглядывал на Сатхи весьма настороженно. Наконец я не выдержала.

– И какая собака меж вами пробежала? – взяв в руки протянутую дворянином кружку, задаю вопрос.

Альбин помялся, бросив пронзительный взгляд на Сатхи, а тот в ответ вперился в юношу, ожидая его реакции.

– Что ж, не решался при даме, но если вам угодно… Этот человек, – в голосе юноши слышалось возмущение и негодование, от былой невозмутимости не осталось и следа. – Он совершил преступление. – Парень уставился на меня, но видя, что я ничего не понимаю, продолжил: – Он человека убил. Просто прирезал за сараем мужика, с которым только что пил брагу. Это вообще как понимать? На земле империи, в центре форпоста, средь белого дня. Даже отъявленные головорезы уважают традиции совместного приема пищи и не всадят нож в человека, с которым пьют. Да у меня слов нет… – Альбин перевел дух и продолжил горячо: – Нас же видели вместе, ты подставил не только себя, но и меня, да как вообще так можно! Нет, я бы понял, если бы он напал на тебя, попытался ограбить или еще что-то в этом роде, но у него даже оружия не было…