Книга Русская Африка - Николай Николаев

Николай Степанович Гумилев с проводниками у палатки во время экспедиции в Абиссинию, Экспедиционное фото Н. Сверчкова. 1913 г.

Описывая свои эфиопские странствования, Николай Степанович Гумилев особенно подчеркивал, что последнее путешествие в Абиссинию в 1913 году он совершил в качестве руководителя экспедиции, посланной Академией наук. Помощником он выбрал своего племянника Н. Л. Сверчкова, любителя охоты и естествоиспытателя, покладистого человека, не боящегося лишений и опасностей. После обсуждения в Музее антропологии и этнографии был принят маршрут из порта Джибути в Баб-эль Мандебском проливе в Харэр, один из самых древних городов Эфиопии, а оттуда с караваном по юго-западу страны. Уже в пути, делая ежевечерние записи в тетради, Николай Степанович никак не мог забыть многомесячные хождения по академическим коридорам, оформление разных удостоверений и рекомендательных писем, изматывающих закупок палаток, ружей, седел, вьюков, продуктов.

«Право, приготовление к путешествию труднее самого путешествия», — восклицал Гумилев-поэт. Но как исследователь он скрупулезно изучал район будущего путешествия, готовясь делать снимки, записывать легенды и песни, собирать этнографические и зоологические коллекции.

Благодаря трудам Николая Степановича в Эфиопии удалось собрать и доставить в Петербург богатую коллекцию. В его сборнике «Шатер» встречаются такие строки:

Есть музей этнографии в городе этом, Над широкой, как Нил, многоводной Невой, В час, когда я устану быть только поэтом, Ничего не найду я желанней его. Я хожу туда трогать дикарские вещи, Что когда-то я сам издалека привез, Слышать запах их странный, родной и зловещий, Запах ладана, шерсти звериной и роз.

Корреспонденту журнала «Вокруг света» В. Лебедеву довелось пройти по следам Н. С. Гумилева уже в наше время. Вот его рассказ.

Как только пароход «Тамбов» подошел к Джибути, к борту причалила моторная лодка. Для Гумилева это было нечто новое, ибо ранее он переправлялся на берег яликом, где на веслах сидели мускулистые сомалийцы. К тому же теперь порт был связан с глубинными районами Эфиопии железной дорогой, поезд ходил в Дыре-Дауа даже два раза в неделю.

Дыре-Дауа возник как транспортный центр во время строительства дороги, примерно на полпути между Джибути и Аддис-Абебой, и благодаря ремонтным мастерским стал главной станцией на этой линии.

Представленный в свое время к императорскому двору в эфиопской столице, Гумилев не мог не знать о появлении почты, телефонной связи. Реформы и преобразования Менелика II направлены были на развитие торговли. Но торговым связям препятствовало отсутствие удобных дорог между центральной провинцией Шоа и побережьем.

По горным тропам через Харэр караваны неделями пробирались к морю: вначале поклажу везли ослы, и лишь позднее можно было пересесть на верблюдов. Купеческие караваны часто подвергались нападению разбойничьих шаек.

Известный исследователь Эфиопии, русский офицер Александр Ксаверьевич Булатович, впервые сев на верблюда, преодолел свыше 350 верст от Джибути до Харэра. Местные жители заранее не доверяли этой затее. Но, одолев гористое, часто пустынное и безводное пространство гораздо быстрее, чем профессиональные гонцы, он стал легендарной личностью в стране, удостоился за свои курьерские подвиги прозвища Птица от самого императора Менелика. Но даже храбрый кавалерист Булатович считал этот путь далеко не безопасным и писал в своих донесениях в русскую миссию в Аддис-Абебе о волнениях в «сомалийской степи» по дороге из Джибути в Харэр. Как раз в то же время французские предприниматели начали прокладывать дорогу от Джибути и уже в 1902 году довели ее до Дыре-Дауа. Когда едешь сейчас в маленьком вагончике по этой узкоколейке, нелегко представить, как долго и трудно ее вели через Данакильскую пустыню, пробивали многие туннели. Шпалы — чтобы их не съели термиты — укладывали железные. Лишь в 1917 году Аддис-Абеба увидела первый поезд.

Гумилев оставил точное замечание по поводу этой иностранной концессии: «Жаль только, что ею владеют французы, которые обыкновенно очень небрежно относятся к своим колониям и думают, что исполнили свой долг, если послали туда несколько чиновников, совершенно чуждых стране и не любящих ее». Гумилев выразился бы резче, если бы знал, что, хотя император концессию на строительство железной дороги формально передал эфиопской компании, на деле же участие эфиопов в ней было фиктивным — все предприятие находилось в руках французских акционеров.

Итак, в путь. Небольшая экспедиция усаживается в вагоны второго класса в предвкушении, что часов через десять будет уже в Дыре-Дауа. Да, путешествие в вагоне гораздо удобнее, чем многодневная качка на спине «корабля пустыни». Мелькают коричневые контуры гор, из окна вагона видно, как в отдалении проносятся крошечные газели — дик-дики. На обочине — опирающиеся на копья данакили с всклокоченными шапками волос. Хотя паровозы носили громкие названия вроде «Слон» или «Буйвол», но, к сожалению, далеко их не оправдывали. На подъеме поезд полз как черепаха, а перед могучим паровозом два гордых кочевника посыпали песком мокрые от дождя рельсы.

Приключения еще только начинались. Примерно на полдороге поезд и вовсе остановился, впереди на десятки километров путь был размыт, рельсы буквально повисли в воздухе. Здесь путники убедились, что окрестности по-прежнему, как и во время Булатовича, небезопасны. Стоило отойти от поезда километра три, перевалив за каменистый холм, как вслед бросились ашкеры — солдаты охраны, размахивая руками и что-то выкрикивая. Оказалось, что кочевники устраивают засады и могут напасть или просто метнуть копье, особенно в безоружного. Солдаты отвели путников к поезду, тщательно осматривая заросли кустов и груды камней.

Позднее путешественники могли убедиться, какой они подвергались опасности, наблюдая, как ловко и метко бросают копья кочевники, пронзая ими на лету даже самые мелкие предметы.

По рассказам верного H.A. Сверчкова, его спутник не всегда соблюдал осторожность, общаясь с местным населением. Эмоциональный Гумилев мог нарушить правила восточной дипломатии. Однажды он даже отобрал у местного судьи трость, полагающуюся ему по чину. Правда, вежливый судья не преминул подарить злополучную трость, чем конфликт и исчерпался.

Несомненно, Николай Степанович Гумилев был человеком мужественным — во время Первой мировой войны он стал кавалером двух солдатских Георгиев. Да иначе и не отправился бы он в африканское путешествие, полное лишений и опасностей. Но все же его поступки иногда выходили за рамки благоразумия. Так, переправляясь через реку в подвешенной на канате корзине, он забавы ради начал раскачивать корзину над кишащей крокодилами водой. Едва путешественники успели ступить на противоположный берег, как подмытое водой дерево, к которому был привязан канат, упало в реку.

Долгое ожидание было несвойственно характеру Гумилева: он сгорал от нетерпения побыстрее попасть в глубь страны. Когда для починки пути прибыл рабочий поезд, Гумилев, не дожидаясь окончания ремонтных работ, отправился вместе с почтовым курьером на дрезине для перевозки камней по неисправленному пути. Сзади для охраны поместились ашкеры, а рослые сомалийцы дружно взялись за ручки дрезины, выкрикивая в такт «Ейдехе, ейдехе» (местный вариант «Эй, ухнем»), И экипаж взял курс на Дыре-Дауа.