Книга Жизнь Джейн Остин - Клэр Томалин

На защиту Фанни и «нравственных устремлений» встал американский критик Лайонел Триллинг[180]. Он начал с восхваления образа Мэри Крофорд, признавая, что он «создавался — сознательно задумывался — так, чтобы завоевать расположение почти любого читателя… Она откровенна, открыта, умна, нетерпелива. Ирония — ее естественное состояние, и нам начинает казаться, что в ней мы слышим автора, почти как в Элизабет Беннет». Все это так хорошо высказано, что дальше ждешь объяснения, отчего же мы должны полюбить Фанни больше, чем Мэри… Однако то, что следует далее, разочаровывает. Критик пишет, что Остин хочет удержать нас от восхищения живым умом Мэри, «из-за самой этой своей живости согласующимся с мирским, с плотским, с дьяволом». То ли дело Фанни — настоящая христианка, которая поддерживает стремление Эдмунда стать священником и выполнять свой долг. Устроенная героями театральная постановка достойна осуждения, ведь на сцене каждый из них примеряет чужое естество. И Триллинг делает вывод, что если при первом чтении романа Мэри кажется нам чрезвычайно привлекательной, то при втором — мы видим, как она лицемерна и насколько «внешность для нее важнее истинной сути». Следом за Триллингом его британский коллега Тони Таннер[181] превозносит Фанни за ее «спокойствие, незаметность, хрупкость и самоотречение», с которыми она противостоит Крофордам с их любовью к позерству, «свободным от морали поведением, их умами, ослепленными светским блеском, и неискренними сердцами».

Но эти разоблачения теряют всякую силу, как только вы возвращаетесь к книге и оказываетесь лицом к лицу с ее персонажами. Все-таки большинство читателей любят Крофордов. Вот почему, считает Роджер Гард[182], «некоторым критикам приходится с мелочным усердием отыскивать или даже приписывать им недостатки». Заявлять же, что занятие театром негативно характеризует героя, бессмысленно уже хотя бы потому, что мы знаем, какое удовольствие театр доставлял самой Остин. Почему же она использовала «театральные» сцены именно таким образом? Быть может, подсмеиваясь вместе с Элизой над воспоминаниями об их домашних постановках, она сочла возможным обратиться к ним в романе. Нет никаких оснований считать, что она осуждала их вне контекста «Мэнсфилд-парка».

И все же Таннер прав, указывая, что Остин наделяет Фанни, такую тихую и незаметную, достаточной нравственной силой, чтобы победить всех этих ярких, живых героев, нарушивших ее мир. Она из тех, кому тяжелое детство и жесткая дисциплина, сознание необходимости бороться и терпеть сослужили хорошую службу. При этом она, в сущности, одновременно и настоящая героиня, и страшная зануда.

Возможно, Остин, создавая «свою Фанни», использовала собственные воспоминания о застенчивой, несчастной девочке, отправленной из родного дома в школу и столкнувшейся там с жизнью, которую еще не могла понять до конца. Но какой бы ни была отправная точка, что-то, пока она писала, изменило суть истории, которую она намеревалась рассказать, так же как это произошло с «Чувством и чувствительностью». Именно эта смена основного вектора повествования и дала книге ту силу и энергию, что продолжают привлекать читателей и заставляют ее перечитывать. Как и «Венецианский купец», она остается открытой самым разным и даже противоположным толкованиям. Вы можете встать на сторону Мэри Крофорд или против нее, так же как и в случае с Шейлоком; то же и с Фанни Прайс. Шекспировская пьеса и роман Остин настолько живые и гибкие, что их можно воспринимать как под одним углом, так и под другим[183].

Жизнь Фанни в «Мэнсфилд-парке», пожалуй, самые горькие страницы в творчестве Остин. Ее тетка, леди Бертрам, в сущности, слабоумна. Она не зла, это почти комический персонаж, но последствия ее беспредельной безмятежности совсем не забавны. Как хозяйка дома и глава семейства она совершенно беспомощна, а сохранять достоинство ей позволяют лишь хорошие манеры ее мужа и сыновей. Ее благодушная вера в то, что красота достойна больших денег, происходит от ее собственного успеха в молодости, когда она, хорошенькая девушка, заполучила более выгодную партию, чем могла рассчитывать. Единственный совет, который она дает Фанни за восемь лет: «Каждая молодая девица просто обязана принять такое великолепное предложение», когда руки той добивается состоятельный, пусть и неприятный ей человек. Леди Бертрам слишком поздно отправляет свою горничную Чепмэн помочь Фанни одеться к балу, а затем приписывает себе успех племянницы. Ее щедрость простирается до того, что она дает десять фунтов племяннику Уильяму, но она не замечает, как Фанни третируют под ее крышей. Ее мопс и ее «работа», под которой подразумевается рукоделие и которую большей частью выполняет Фанни, — вот все, на что она обращает внимание (нельзя даже сказать «интересуется»). Она едва замечает своих детей и не особенно скучает по мужу в его отсутствие. Сон на диване — одно из ее любимых времяпрепровождений, и она спит так крепко, что другие могут вести в ее присутствии личные разговоры. Леди Бертрам редко выходит на воздух. Она лишь «готовится взволноваться» по поводу свадеб дочерей, а когда сообщает племяннице в письме о болезни своего старшего сына, это производит впечатление «своего рода игры в перепуг». Она и ее сестра миссис Прайс, обе на диво невозмутимые, после многих лет разлуки до такой степени потеряли интерес друг к другу, что «трое или четверо Прайсов могли быть сметены с лица земли, любой из них или все вместе, кроме Фанни и Уильяма, а леди Бертрам не очень-то и задумалась бы о том или, возможно, стала бы повторять лицемерные речи миссис Норрис, мол, какое счастье и какое великое благо для бедняжки, их дорогой сестры Прайс, что они так хорошо пристроены». Из предположения, что бедным детям лучше было бы умереть и быть «хорошо пристроенными» в загробной жизни, рождаются самые горькие строки романа, отражающие, впрочем, общие представления того времени.