Книга Долгая нота. (От Острова и к Острову) - Даниэль Орлов

— Не знаю, зачем. Почувствовал вдруг, что нужно себя испытать, что ли. Это такое важное для мужика испытание — война. Это чтобы себя понять, узнать себя самого.

— Иных способов понять себя не существует? — Валентин почувствовал, что злится на друга.

— Существует, наверное. Но тут… Мне сложно объяснить, — Илюха поднял голову и посмотрел на Валентина, — тут некое ощущение единственно возможного для меня пути.

— Метафизика!

— С каких пор чувства стали метафизикой?

— Хорошо. Назову иначе: идиотизм. Там уже всё заканчивается. Там война, которая никому на хрен не сдалась. Уже войска выводят. Никого туда не отправляют. Какого чёрта тебя туда несёт?

— Добровольцев отправляют. Там водилы нужны. А у меня права, ещё в школе на УПК получены. И вообще… Академик, мне своими глазами это увидеть надо. Понимаешь? Своими глазами. Брат у меня в Афгане воевал, одноклассники его. У нас, в Сатке, там каждый второй побывал. Мне как бы западло туда не идти.

— Детский сад, — Валентин сплюнул в пролёт, — все мальчики во дворе уже начали курить, а я не начал. Ну бред же. Бред! Ты учёный по своей натуре. Тебе нужно спокойно отбыть свои два года. Первый год служишь, второй за тебя служат, а ты к занятиям готовишься, книжки читаешь.

— Ладно. Не стану ничего объяснять, если не понимаешь. Но не говори никому. Очень тебя прошу. Для меня это серьёзно. И ещё, если уж на то пошло, суеверие. Пусть просто из армии ждут, а не из Афгана.

Илюха поднялся, подошёл к Валентину и сгрёб его в охапку.

— Эх, академик! А вернусь, так мы тут с тобой так оторвёмся! На всю катушку оторвёмся. И ещё. Чтобы ты меня совсем за идиота не считал: ветеранов Афгана ставят в льготную очередь на получение жилья. Надо смотреть в будущее, братан. Усёк?

Они вернулись в комнату. Илюха, поделившись секретом, повеселел, раздухарился, поднял на колени аккордеон, и до самого вечера из открытого окна общаги раздавался дружный нетрезвый хор.

Погиб Илюха в январе восемьдесят девятого. Подробностей никто не знал. Во время сессии в деканат пришла бумага за подписью военкома. В коридоре на стенде вывесили ватманский лист с фотографией, переснятой со студенческого билета Фотография в траурной рамке и надпись: «Деканат исторического факультета с прискорбием сообщает, что студент второго курса Полушкин Илья Александрович пал смертью храбрых при выполнении интернационального долга в Демократической Республике Афганистан». А через месяц война закончилась.

Теперь на стене возле стола Валентина в рамке под стеклом висела фотокарточка, снятая после сдачи первого экзамена: улыбающиеся Илюха и Валентин в обнимку, перед входом в общагу. Рядом Воскресенский с двумя авоськами, полными пустых бутылок. У Валентина в руках зачётка, у Илюхи лысая, потерявшая иголки ёлка с бумажной звездой на макушке. Снимала Ольга.

В декабре у Воскресенского неожиданно умерла тётка. Он позвонил Валентину и попросил помочь на похоронах.

— Умерла тётушка моя. За три дня сгорела, — прошептал он в трубку. — Там что-то с селезёнкой у неё. В больницу забрали. И всё. А я ей вчера книжки привёз, телевизор маленький в палату. В голове не укладывается.

Похороны назначили на субботу. Накануне Валентин приехал к Воскресенскому в квартиру на Чистых прудах. Раньше он там не бывал. Воскресенский долгое время снимал жильё, потом обитал в собственной квартире вместе с детьми, потом опять снимал, потом переехал к Ларисе. И лишь после разрыва вновь поселился у тётки. Жили они, по словам Воскресенского, душа в душу. Тётка своих детей не имела и всегда относилась к племяннику с нежностью и заботой. По вечерам играли в лото и вместе смотрели телевизор. В выходные Воскресенский возил тётку вместе с Андреичами по пригородам. Каждую пятницу она проводила на кухне и дожидалась племянника, который заезжал после работы ко второй жене за детьми и привозил их с собой. Они хорошо жили эти последние месяцы.

Дверь Валентину открыла Елена — вторая жена Воскресенского. Она была в фартуке.

— Привет. Проходи. Андрей в гостиной. Пьёт. Ты посиди с ним. Совсем он расклеился.

Валентин прошёл в комнату. Там пахло застоявшимся дымом и лекарствами. За круглым столом сидел Воскресенский. Перед ним стояла наполовину пустая бутылка и тарелка с колбасой.

— Спасибо, что приехал. Садись, — Он кивнул Валентину и указал на стул напротив себя, — наливай. Давай помянем Валерию Геннадьевну. Хороший она была человек. Замечательный человек. Всю жизнь для других прожила. Вначале для отца, деда моего, потом для сестры, моей матери, потом для меня. Всю жизнь для других, Валька. Представляешь? А красивая была в молодости. Вон фотография, — Андрей махнул рукой в сторону серванта, где между стёклами была зажата фотография молодой женщины в тёмном платье, — Красивая, умная, (наш универ закончила), генеральская дочка. А своей семьи не сложилось. Так никогда замуж и не вышла. А я, свинья такая, как в Москву приехал, так всё своими бабами занимался. Нет чтобы с тёткой жить. А ведь упрашивала она меня. Так ей хотелось семьи, уюта. Мы тут с Ленкой два года только прожили. Это когда Андреичи родились. Потом уже её родители нам квартиру устроили. А два года тут. Как она внуков любила…

Воскресенский замолк, сдерживая слёзы, тряхнул головой, прикрыл глаза ладонью, выдохнул. Потом налил себе полную стопку и выпил.

— Почему, Валька, всегда стыдно, когда уходят близкие люди? Всегда кажется, что недодал им любви и внимания. Почему всегда так кажется? Почему всегда пробуждается совесть и начинает жрать-жрать-жрать? Так было, когда дед умер, теперь вот тётя Лера. Мы в Ленинграде тогда жили. Приехал он к нам в Военно-медицинскую академию на операцию. Осколок двинулся. И операция вроде несложная. А он умер. И я к нему в больницу не съездил. Не успел к нему в больницу. Всё откладывал. Каникулы были, перед операцией родители поехали, а я нет. Мы с ребятами на лыжах собирались за железку — не до больницы. А он умер. Всю жизнь себе простить не могу. Хорошо, что сейчас с тётей не так. Хорошо, что рядом оказался. И посидели с ней в последний раз, когда я телек привозил. Сидели вот так и разговаривали. И всё равно. Всё равно кажется, что неправильно оно всё.

Воскресенский ещё долго говорил. Наливал себе, выпивал. Опять говорил, плакал. Наконец Валентин помог ему выбраться из-за стола и уложил на стоящий в гостиной диван, укрыв пледом.

— Ты поспи, поспи, Дрюня. Поспи. Завтра у тебя ещё день тяжёлый. Тебе в форме быть надо. А я останусь. Домой не поеду.

Валентин вышел на кухню. Лена готовила салаты. В духовке запекалось мясо.

— Ну что, плохо ему?

— Уснул. Выпил много, да и нервы.

— Второй день пьёт. Сидит там, разговаривает сам с собой и пьёт. Ну, пусть. Я понимаю, что тяжело. Тётя Лера для него как вторая мать. Хорошая была женщина. Ребята наши её любят, — Лена осеклась, — любили очень.

— Я, собственно, помочь приехал. Что нужно? — Валентин засучил рукава, показывая, что готов к работе.