Книга Дмитрий Лихачев - Валерий Попов

Однако церковь не признала эти доказательства достаточными и отказалась благословить их захоронение в Петропавловском соборе рядом с останками других царствующих особ. Ельцин вполне мог сослаться на «власть духовную» и под этим предлогом отменить захоронение или на него не прийти. Совесть его, без сомнения, грызла — и более гибкий (а значит, бессовестный политик) нашел бы повод уклониться… Но Ельцин был человеком с душой.

Был и еще один сложный вопрос с церемонией захоронения: не было ясности с наследниками Романовых, которых, наверное, надо было пригласить на церемонию? Или — не приглашать? Сказать хорошим, уважаемым людям: «Вы не наследники, вы не приезжайте!»? Кто мог сделать это — уважительно и в то же время твердо? И эту тяжкую миссию взял на себя Лихачев. Енишерлов писал ему: «Читал Вашу статью о псевдоцарской семье и юном Гогенцоллерне».

Дело обстояло так: в преддверии похорон царской семьи в Россию часто приезжала княгиня Леонида Романова, ставшая Романовой только в браке (в девичестве Багратион-Мухранская). Ее дочь от этого брака Мария вышла замуж за герцога Гогенцоллерна, так что внук Леониды Георгий Гогенцоллерн вряд ли мог считаться прямым наследником Романовых. Именно благодаря упорству Лихачева никакого «особого статуса наследников» эта семья так и не получила. Присутствие их на церемонии похорон вызвало бы скандал среди всего разветвленного клана потомков царя, а значит — и неуважение к самому факту захоронения, к его участникам, и даже к правительству, пошедшему на такое. Лихачев взял эту тяжкую проблему на себя — сумел сделать так, что лженаследники не приехали.

Резко и аргументированно возражал Лихачев и против притязаний семьи великого князя Владимира Кирилловича на престол. Не случайно некоторые почитатели (или недоброжелатели) называли Лихачева «канцлером». Многие весьма важные государственные вопросы мог решить только он — и даже управлять царскими делами.

Организаторы похорон (дела весьма непростого и недешевого) страдали — а вдруг не приедет президент? Если бы Ельцин не приехал на эту церемонию, Россия бы оскандалилась перед миром. И все взгляды обратились опять к Лихачеву: только он один во всем мире мог спасти ситуацию, сделать так, чтобы Россия избежала очередного позора, избавилась бы наконец от прозвища — «империя зла», покаялась бы, проведя торжественное захоронение, но обязательно в присутствии президента — иначе бы «государственное покаяние» не состоялось. Именно Лихачев (а кто же еще?) написал Ельцину письмо, где настойчиво проводил мысль, что похороны останков — акт покаяния и искупления. Лихачев сообщал Енишерлову: «Я был доволен тем, что президент откликнулся на мое письмо, звонил мне и хорошо разговаривал. Все-таки это польстило моему самолюбию, и само письмо показали по телевидению. Кстати, оно было написано от руки».

Захоронение было проведено 17 июля 1998 года.

Воспоминания Филатова о Лихачеве:

«На протяжении всего траурного действия в храме он старался стоять (92 года! — В. П.). Если сидел, то когда это требовалось по процедуре, вставал первым, за ним через некоторое время поднимался и президент. Я уверен, что приезду президента во многом способствовал именно Дмитрий Сергеевич. Ведь он написал Ельцину три (!) письма (это то, что знаю я). И говорят, в последний день звонил ему. Лучше Лихачева, пожалуй, никто не знал эту проблему и не мог привести всех аргументов в пользу президентского участия в процедуре… „Совесть нации“ — так его окрестил народ за умение в любой, самой трудной, порой скандальной ситуации обратиться к властям со своим словом правды и быть услышанным».

Лихачев писал Енишерлову:

«…B последнюю минуту, когда мы уже стояли в соборе, явился президент… Хорошо — по собственной воле, не приехали Мария с Георгием, разные губернаторы. К счастью, не нашлось денег, чтобы превратить похороны в „постановку“. Не было ряженых в старую форму, зато были шотландские волынщики (Николай был шефом одного из шотландских полков)».

От родового дворянства присутствовал барон Фальцвейн (по матери Епанчин). Романовы и Епанчины произошли от одного общего предка…

Сохранилась фотография, сделанная после церемонии; Ельцин пожимает руку Лихачеву, благодарит его. Улыбка Лихачева несколько вымученная, взгляд Ельцина — властный, уверенный и в то же время — чуть вопросительный… «Наверное, если мы обмениваемся рукопожатием с самим Лихачевым — значит, мои отношения с интеллигенцией более-менее в порядке?»

Чрезвычайная важность миссии Лихачева была по достоинству оценена Ельциным: 1 октября 1998 года Лихачеву была вручена высшая награда России — орден Святого апостола Андрея Первозванного.

По ощущениям Екатерины Юрьевны Гениевой, директора Библиотеки иностранной литературы, церемония не совсем соответствовала вкусам, да и самому облику Дмитрия Сергеевича:

«Все действо происходило в то время, когда только открылись отреставрированные кремлевские покои. Помню, какое тяжелое впечатление произвела на меня эта невообразимая позолота. Дмитрий Сергеевич и Борис Николаевич долго беседовали за закрытыми дверями. Когда они вышли к собравшимся… я заметила, как плохо облик Дмитрия Сергеевича гармонировал с нуворишской роскошью кремлевских покоев. Скромно одетый, с палочкой, Дмитрий Сергеевич всем своим видом словно бы укорял эту позолоту и роскошь.

Борис Николаевич вручил Дмитрию Сергеевичу красивый орден, который был специально сделан с учетом всех геральдических премудростей.

…Когда мы ехали с ним из Кремля, почему-то разговор зашел о вещах, которые Дмитрий Сергеевич хотел бы увидеть сделанными, как он выразился, „пока я жив“… Его очень беспокоили малые музеи, проблемы малых городов, малых библиотек. В этом разговоре проявилось и его внимание к личности любого человека, будь то директор Эрмитажа, Русского музея или библиотекарь в городе Мышкине: эти фигуры были для него абсолютно равнозначными.

…Мы приехали в библиотеку, поднялись в дирекцию и перекусили. Он сказал: „Я бы хотел посмотреть библиотеку“… Когда мы дошли до одного из залов, где было особенное скопление студентов, я, говоря чуть громче, чем обычно, рассказывала Дмитрию Сергеевичу о том, что мы в данный момент осматривали. Вдруг я поняла, что студенты в какую-то секунду осознали, что перед ними — живой Дмитрий Сергеевич Лихачев… Разрешилась эта тишина тем, что весь этот зал, переполненный молодыми людьми, встал и зааплодировал Дмитрию Сергеевичу… Я помню, как тогда у меня подкатил комок к горлу, как я видела глаза Дмитрия Сергеевича, ставшие такими мягкими, влажными под очками. Он тихо сказал: „Спасибо!“ Думаю, что по силе воздействия для Дмитрия Сергеевича это было не меньшее признание, чем все торжества в Кремле».

По воспоминаниям внучки Зины, Лихачев относился к своим бесчисленным наградам спокойно и даже с иронией и никогда, даже приблизительно, не мог перечислить их. Хранились они без всякого пиетета в ящике стола. И однажды, перед какой-то торжественной церемонией, они искали и так и не нашли золотую звезду героя труда. Пришлось обращаться к ювелиру, который смог быстро изготовить копию… Из всех наград, по воспоминаниям Зины, больше всего Дмитрий Сергеевич ценил медаль «За оборону Ленинграда», полученную им в 1942 году за тушение зажигалок на крыше Пушкинского Дома. Гордился он также присвоением ему, самому первому в городе, звания «Почетный гражданин Петербурга» — особенно потому, что такое звание имели его предки и он смог восстановить «фамильную честь». Радовался он и тому, что городу возвращено старое имя. Он говорил: «Никак не ожидал, что родившись в Петербурге, я снова в нем окажусь!» Это была одна из главных радостей его жизни.