Книга Гамсун. Мечтатель и завоеватель - Ингар Слеттен Коллоен

Пер Хальстрём написал 28 страниц большого формата, где было сказано, что Гамсун является самым выдающимся норвежским писателем, но это не означает, что он достоин стать соискателем Нобелевской премии. Роман «Мистерии» он назвал некой мешаниной, отличающейся «редкостной грубостью». Романтику странствий и бродяжничества Хальстрём охарактеризовал как «просто дикость». Последний роман Гамсуна «Плоды земли» он назвал выдающимся. Но Нобелевская премия не дается за одну-единственную книгу. Кроме того, как заключил Хальстрём, «в целом на произведениях Гамсуна лежит печать анархизма, и в них нельзя усмотреть того благородного идеализма, который является условием для присуждения Нобелевской премии»[268].

Аргументы Хальстрёма послужили основой для серьезной дискуссии. Как же все-таки теперь, двадцать лет спустя после учреждения Нобелевской премии, следует трактовать формулировку «благородный идеализм»? В течение лета то и дело просачивались кое-какие слухи об этой неофициальной дискуссии. 13 августа шведская газета «Стокгольм-тиднин» объявила, что следующим лауреатом Нобелевской премии в области литературы станет Кнут Гамсун, хотя и не обязательно в текущем году.

Газета указывала на то, что и Шведская академия, и Королевская научная академия, и Каролингский научный институт, и Нобелевский комитет решили, что будущей осенью Нобелевская премия в области литературы никому присуждена не будет. Отчасти газета была права. Должны были присудить только три из пяти премий. Не было претендента на премию в области химических исследований и в области литературы.

Когда все это стало известно, Гамсун поспешил заверить своих сторонников, что он ничуть не разочарован. Хотя, конечно, жаль детей, они получат наследство, в значительной степени обремененное долговыми обязательствами. Самому-то ему не нужно ничего такого. Разве что новое пальто, он свое носит уже двенадцать лет. Когда-то у этого пальто была шелковая подкладка[269].

Гамсуну, конечно, очень бы пригодились нобелевские деньги. Как долго деньги за переиздание его старых книг смогут служить вложением в Нёрхольм, чтобы обеспечить там ведение хозяйства, финансировать строительство, посадку деревьев и распашку новых пашен? Вопрос становился все более и более актуальным поздней осенью 1919 года. Сначала работа над новым романом продвигалась хорошо, а потом застопорилась. Он давал понять Кёнигу, что, вероятно, роман будет готов к Новому году и тот сможет выпустить его к весне. Через две недели он подтвердил, что так и будет. У него всегда на написание новой книги не уходило более двух лет. Теперь, когда ему уже исполнилось шестьдесят, следовало бы сбавить темп.

Сообщения о том, что в ближайшее время он все же не получит Нобелевскую премию, различного рода домыслы в прессе, а также присланные заранее поздравительные письма из разных, порой отдаленных, мест приходили тогда, когда он собрал свой первый урожай. Прекрасный урожай картофеля и турнепса, хорошо шла молотьба, новый амбар заполнен сеном, а в хлеву первоклассные коровы, в сентябре из Нёрхольма доставили на молокозавод 519 литров молока.

И при этом все проводившиеся расчеты указывали на то, что хозяйство тем не менее убыточно, несмотря на рекордный урожай и учет расходов на инвестиции. Делясь своими соображениями на этот счет, он указывал на то, что ему дорого обходятся работники и что у него нет подлинной крестьянской хитрости и изворотливости при реализации плодов земли. У него на тот момент было семь постоянных работников.

В Германии по-прежнему активно закупали права на издание собрания сочинений и на отдельные книги, но страны-победительницы ввели большие экономические ограничения для Германии, и они мешали ему получить свои гонорары. Кёниг советовал Гамсуну срочно перевести в Норвегию деньги, вложенные в немецкие промышленные акции. Но нет, на это он не пойдет, отвечал он. Пусть уж он лучше потеряет сколько-то марок, это его не разорит. «По-моему, Германия сейчас борется со всем миром, борется в интересах этого самого мира с безграничной английской подлостью, и в будущем не только я, но и многие другие это поймут»[270].

Все больше и больше немцев восхищалось Гамсуном. Кристиан Лассен, норвежский вице-консул в Гамбурге, был озабочен обеспечением немецкой элиты книгами, которые могли бы оказать ей моральную поддержку. И потому он закупал тысячи экземпляров книг Томаса Манна, Эрнста Бертрама и Мартина Хавенштайна, чтобы распространять в немецких университетах. В дни юбилея Гамсуна он собрался рассылать «Детей века» и «Местечко Сегельфосс». Вот что он писал в связи с этим Гамсуну: «Я уверен, что студенты поймут самое главное в Ваших книгах, то, что Ницше называл врожденной гениальностью, и печать ее лежит на всем созданном Вами, господин Гамсун! Огромная проблема, связанная с возвышением и падением личности, описанная на примере нескольких поколений без ненужного морализаторства, а лишь с любовью, — все это в высшей степени живо предстает в Ваших книгах»[271].

Польщенный писатель отправил свою фотографию, на которой написал большими буквами: «Да здравствует Германия! Кнут Гамсун. 20 ноября 1919».

В новогодние дни 1920 года он сумел полностью вернуть долг «Гюльдендалю», когда получил 24 000 крон за 10 000 экземпляров дополнительного тиража «Плодов земли». Сумма этого гонорара была сопоставима с годовым жалованьем брата Гамсуна Турвальда, работавшего на таможне, с которым они были в постоянном конфликте, так как Гамсун хотел, чтобы тот отказался от использования фамилии Гамсун.

Из Стокгольма он получил 10 000 крон в качестве первой выплаты за право издания его сочинений. Его книги собирались издавать в Венгрии после читательского успеха «Голода», а также в Нидерландах, а одно французское издательство заявило о намерении издать «Бенони», «Розу» и «Мистерии».

Ближе к весне перед ним уже была пачка готовых листков рукописи, гораздо более толстая, нежели он рассчитывал вначале. Но до конца он еще не дошел и жаловался Марии: «Господи, легче умереть, чем закончить этот роман, проклятый роман, он отнимает у меня все силы и желания, здоровье и покой! Наверное, это будет последняя книга. Только бы Господь дал закончить эту книгу, тогда я уже не буду столь ужасно ранимым». Вот каким удрученным, постаревшим ощущал он себя и вновь повторял: «Это будет последняя порция моего дерьма»[272].