Книга Андрей Боголюбский - Алексей Карпов

Войны между дядьями и племянниками — обычное явление в древней Руси, ибо после смерти того или иного князя (а уж тем более киевского!) на его владения в равной степени могли претендовать и сыновья, и младшие братья. Но вражда Мстислава Изяславича с Владимиром «Матешичем» выделяется даже на этом общем фоне. Они были почти ровесниками (Мстислав, наверное, немного старше) — и ещё и поэтому относились друг к другу с ревностью, переросшей с годами в лютую ненависть. А воевать друг против друга им приходилось часто, в составе разных коалиций князей. Причём племянник неизменно одерживал верх над дядей.

Владимир «Матешич» — один из самых неудачливых русских князей. Ему всегда не хватало чего-то малого для того, чтобы занять и удержать за собой хоть какой-нибудь значимый княжеский стол. Может быть, потому что он слишком уж страстно желал этого, с легкостью нарушая только что данное слово и переходя от одного союзника к другому? «Так бо бяше к всей братьи своей верьтлив, не управливаше к ним хрестьного целования», — объясняет киевский летописец. Больше всего «Матешич» страшился собственного племянника, от которого всегда терпел поражения на поле брани. Вот и теперь, не успев поцеловать крест Мстиславу, «вертливый» дядя затеял козни против него. Впрочем, и заговорщиком он оказался весьма неумелым. Неудача подстерегала его в самом начале задуманной им интриги. «Нача Володимир Мьстиславич думати на Мьстислава», — рассказывает летописец. Но, на беду князя, при этом присутствовал боярин его прежнего союзника Давыда Ростиславича, некий Василь Настасьич (надо полагать, тоже принадлежавший к княжескому роду — но по материнской линии). Он тут же поехал к своему князю и донёс ему о замыслах «Матешича». В чём они заключались, мы точно не знаем, но можем догадываться: Владимир начал «искать» себе какую-нибудь волость, а может быть, даже «подыскивать» под племянником Клев. Давыд, в свою очередь, рассказал обо всём Мстиславу — благо все действующие лица этой драмы, или, скорее, фарса, находились недалеко от Киева.

Что оставалось делать Владимиру? Он тоже приехал в Киев — объясняться с племянником. Мстислав предпочёл, чтобы это происходило не в самом городе, а в пригородном Печерском монастыре. Видеть дядю он не пожелал. Князья расселись по разным кельям: Мстислав — у игумена Поликарпа, а дяде повелел быть в келье у монастырского эконома. Друг с другом они общались через посыльных.

— Брате, зачем приехал? — поинтересовался Мстислав. — А я за тобой не посылал.

Владимир отвечал, что ему известно, что на него «молвили» некие «злые человецы». Мстислав отнекиваться не стал, сославшись на слова своего двоюродного брата Давыда. Послали за Давьщом в Вышгород. Спустя три дня разбирательство продолжилось; все эти три дня «Матешич», вероятно, провёл в монастыре. Давыд вместо себя прислал Василя Настасьича, который и должен был свидетельствовать о Владимировой «неправде» в присутствии князей; слова его подтвердил ещё один «послух». Своих свидетелей представил и Владимир Мстиславич. «А то всё на мя лжа», — оправдывался он. «Пря» между ними грозила затянуться, но Мстислав пресёк её, рассудив положиться на Бога:

— Брате, крест еси целовал, а ещё и уста твои не обсохли! Но ведь в правду говорили отцы и деды наши: кто преступит крестное целование, то Бог ему будет судья. А ныне, если не думал на меня и не ищешь мне лиха, — целуй мне крест!

Владимир — в который уже раз?! — целовал крест племяннику, и Мстислав не только простил его, но и передал ему Котельницу (город на реке Гуйве, притоке Тетерева, в нынешней Житомирской области Украины). Однако почти сразу же Владимир опять нарушил данное им слово. На этот раз он понадеялся на «чёрных клобуков», точнее, на один из родов берендеев — Чагровичей, которые обещали поддержать его. Из Котельницы князь послал за своими боярами, веля им явиться к нему, но те — неслыханное дело! — отказались следовать за князем: «И рекоша ему дружина его: “А собе еси, княже, замыслил. А не едем по тобе, мы того не ведали!”». Но и это не остановило князя. С одними «детскими» (младшими дружинниками, которых он обещал сделать боярами) Владимир отправился к берендеям. Но когда те увидели князя без дружины, лишь с немногими людьми, настроение их резко переменилось. Они ждали, что «Матешича», как он и обещал, поддержат другие князья. «Но се ездиши один, и без мужий своих, а нас перельстив (обманув. — А. К.), — передаёт их слова летописец. — А нам лучше в чюжу голову, нежели в свою!» И тут же подтвердили свои слова действиями, начав стрелять из луков по князю и его людям — действительно, «в чужи головы». Несколько «детских» возле князя были убиты, а сам он ранен двумя стрелами. Летописи приводят слова «Матешича», получившие широкую известность в древней Руси: «Не дай Бог поганому веры яти николиже». Впрочем, тут же князь добавил и осебе: «…Аяуже погиб и душею, и жизнью» (или, в других летописях: «и душою, и телом»).

Жизнь-то князю как раз удалось спасти. Он бежал к Дорогобужу — городу, где княжил его недавний союзник Владимир Андреевич и где перед тем укрылась его жена-венгерка. Но Андреевич отказался принять тёзку: он «переметал мост» через Горынь и «не пусти его к собе». Что оставалось делать несчастливому князю? В буквальном смысле слова не находя, где приклонить голову, он бежал «в Радимичи» — подвластные новгород-северскому князю Олегу Святославичу земли по реке Сож, намереваясь оттуда перебраться в Суздальскую землю, к князю Андрею Юрьевичу Боголюбскому. Андрей принять двоюродного брата тоже не пожелал, но в судьбе его обещал разобраться и пристанище ему обеспечил:

«Андрей же посла против ему и рече ему: “Иди в Рязань к отчичю (здесь, вероятно, в значении: «родичу». — А. К.) своему к Глебови. Аяз тя наделю”».

Князь Глеб Ростиславич, занявший рязанский стол около 1155 года, после смерти отца, приходился Андрею зятем, поскольку был женат на его племяннице, дочери его покойного брата Ростислава. Уже в силу этого он должен был признавать старейшинство Андрея — может быть, даже против своей воли. Соответственно, подчиняясь Андрею, Глеб принял у себя изгнанника.

Повиновался и «Матешич»: «и иде тамо». Жену же свою с детьми он оставил в Глухове — городе, принадлежавшем княгине «Всеволожей», его родной сестре, вдове бывшего черниговского и киевского князя Всеволода Ольговича. Какую-то роль в его неудавшейся авантюре сыграла его мать. Во всяком случае, так посчитал Мстислав Изяславич, который выгнал княгиню из Киева: «Мьстислав же рече матери Володимири: “Иди в Городок (Городец, на противоположной стороне Киева. — А. К.), а оттуда — камо тобе годно. Не могу с тобою жити [в] одином месте, зане сын твой ловит головы моея всегда, а крест переступая”». «Мстиславляя» тоже нашла приют в Черниговском княжестве — у князя Святослава Всеволодовича.

Для Андрея Юрьевича во многом повторялась ситуация восьмилетней давности. Снова, как и на заре своего владимирского княжения, он готов был поддержать гонимого всеми князя — тогда Изяслава Давидовича, теперь — Владимира Мстиславича; последнего, правда, не сразу, но со временем. Заметим, что в обоих случаях он принимал участие в судьбе того князя, который в глазах большинства не заслуживал снисхождения, ибо отличался такими предосудительными качествами, как неумение держать слово и соблюдать крестное целование. Но Андрея это, по-видимому, не смущало. В обоих случаях он преследовал собственные цели и стремился к тому, чтобы навязать свою волю остальным князьям. В прошлый раз у него это не слишком получилось. Но теперь Андрей был гораздо более искушённым правителем и обладал неизмеримо большими возможностями для того, чтобы настоять на своём.