Книга Братья Старостины - Георгий Морозов

В роду Старостиных любили застольные встречи. Чаще всего собирались у нас, и тамадой всегда был папа. Даже если он говорил долго, перебивать было не принято».

О своеобразной «табели о рангах» свидетельствовал и Андрей Старостин-младший:

«В семье существовало неписаное преклонение перед старшими. Николай Петрович, например, родился на год раньше Александра, и, казалось бы, такая мизерная разница, особенно в почтенном возрасте, не должна была сказываться. Но в роду Старостиных Николай Петрович в любой ситуации оставался старшим, а за ним шли остальные. Особенно четко это прослеживалось во время семейных торжеств: всегда начинал говорить Николай Петрович, а уж потом другие по старшинству. И дядя Андрей не мог произнести тост раньше дяди Шуры. Рассаживались тоже в определенном порядке: по правую руку от Николая — Александр, по левую — Клавдия и так далее».

Определенный пиетет проявлялся и в том, что в присутствии старшего, трезвенника и аскета, братья не позволяли себе лишнюю рюмку. Лишь когда хозяин уходил из-за стола в свою комнату, Андрей Петрович откупоривал новую бутылку. Но случалось и так, что в этот момент открывалась дверь и появлялся уже переодевшийся ко сну Николай Петрович со словами: «Какого черта!» Братья тут же вставали: «Всё, мы пошли». Однако после «отбоя тревоги» компания возвращалась в гостиную, и Андрей Петрович командовал: «Еще не всё выпито, давайте по последней».

Разумеется, сплоченность клана проявлялась не только за праздничным столом на так называемых «брандмейстерских» сборах. Можно вспомнить еще раз, как в последние дни Антонины Андреевны, когда муж не уходил из палаты, его братья и зять отправились в больницу — просто, чтобы быть рядом.

В старостинском кругу всегда с заботой относились к родственникам — независимо от степени родства. Андрей Лавров привел примеры из личного опыта:

«Братья бывали в гостях на Ленинском проспекте у моей бабушки Клавдии Алексеевны Сахаровой, которая приходилась им двоюродной сестрой. К сожалению, я лично с Александром Петровичем, Петром Петровичем и Верой Петровной никогда не встречался. А вот с Клавдией Петровной и ее дочкой Ириной — часто. Бывала у нас в гостях и Ольга Николаевна — жена Андрея Петровича.

С Николаем Петровичем общался несколько раз, он выдавал мне настоящую спартаковскую форму. Мой отец постоянно общался с ним по телефону, приглашал в гости. Увы, Николай Петрович был слишком занятой человек.

Андрей Петрович снабжал меня кроссовками из магазина „Олимп“, давал спартаковские медали. В 1979-м при встрече подарил книгу с подписью: „Дорогому внучатому племяннику Андрею Лаврову на добрую память о старшем Погостовском поколении“. В 1983-м, когда мы виделись в последний раз и заговорили о родственниках, он сказал: „Их столько, что сам разобраться уже не могу. Но ты, как курсант училища Главного разведывательного управления, разберешься. А история покажет, кто есть кто, и будет у вас семейный альбом“.

Я по молодости был наивен и, честно говоря, немного обижался: как же так, про мою бабушку в книгах не написали. Теперь же понимаю, что если бы написали обо всех, то не осталось бы места для рассказа о футболе, которым братья Старостины жили всю жизнь. И восхищаюсь ими уже потому, что при такой загруженности по работе всегда находили время для встреч со всеми родственниками».

Можно вспомнить также о том, что в 1936–1948 годах бухгалтером в ДСО «Спартак» работала другая двоюродная сестра Старостиных, Лидия Николаевна Малиновцева. Она была дочерью Натальи Ивановны Старостиной, сестры Петра Ивановича. И конечно же в ее домашней библиотеке тоже бережно хранились книги братьев с теплыми дарственными надписями.

Были контакты и с Татьяной Владимировной Старостиной, уроженкой Пскова, проживавшей в Петрозаводске. Ее прадед приходился деду героев нашего повествования родным братом. В 1974-м они вместе уточняли родословную. Владимир Старостин вместе с тремя дочерьми жил в Ленинграде, с начала войны служил в войсках ПВО, Татьяна же вынуждена была оставить учебу в аспирантуре истфака ЛГУ и стала инструктором военного отдела Ленинградского горкома ВЛКСМ. Да, Николаю, Александру, Андрею и Петру не довелось сражаться против врага с оружием в руках, но к победе над захватчиками род Старостиных все равно оказался причастен.

Слушая рассказы тех, кто был знаком с братьями еще с пятидесятых годов, мы заметили одну деталь: многие воспринимали их как нечто неделимое. Борис Майоров, замечательный хоккеист, описывая свое первое впечатление от Старостиных, полученное на Ширяевом поле после их возвращения в Москву, не помнил, кто именно из братьев оказался тогда в центре всеобщего внимания. Но сохранил ощущение от появления спокойных, знающих себе цену людей.

Александр Соскин, который не пересекался из братьев только с Петром, про остальных говорил:

«У троих братьев было много схожего. Не столько во внешности (Николай Петрович был худощав, а двое других — коренастые), сколько в манере говорить — старомосковской, купеческой, с ударением на определенные слова и слоги. Даже обороты речи употребляли одинаковые».

Если на домашних празднествах глава рода говорил первым, то на работе он стремился, чтобы за ним оставалось последнее слово. Евгению Ловчеву запомнилась такая ситуация:

«В 1977 году „Спартак“ выиграл турнир в первой лиге и возвратился в высшую. Чествовать команду собирались уже после новогодних праздников, когда мы приступили к подготовке к новому сезону. И надо же такому было случиться, что накануне церемонии проиграли на турнире „Локомотиву“. На разбор игры пришел и Андрей Петрович как представитель центрального совета „Спартака“. И привел такое сравнение: мол, „Локомотив“ сейчас — это пианино „Красный Октябрь“, но настроенное. А мы — „Блютнер“, но не настроенный. И видно было, что Чапай готов закипеть: „У тебя все? Какой 'Блютнер'! У нас вручение малых золотых медалей, а мы проигрываем!“ И тут мне стало очевидно: это для нас Андрей Петрович — авторитет, великий футболист, а для Николая Петровича — мальчишка».

В то же время Лев Филатов, помогавший старшему в работе над книгой «Мои футбольные годы», засвидетельствовал: автор пожелал непременно показать готовую рукопись Андрею. И после замечаний младшего брата внес некоторые изменения. Правленый текст, может быть, в меньшей степени соответствовал исторической правде, но зато не был обиден для участников описываемых событий. «Насколько могу судить, — писал Филатов, — Андрей и его старший брат Николай относились друг к другу с едва ли не идеальным уважением и доверием и, вероятнее всего, именно поэтому, спокойно, твердо, во всеуслышание умели признаться в своих расхождениях, зная, что их родство незыблемо».

Льву Ивановичу было дано разглядеть и главное: «Семья Старостиных — это „Спартак“… Если бы „Спартак“ был частным предприятием, Старостины владели бы контрольным пакетом акций. Но четверым заправлять „Спартаком“ несподручно. И словно по старинному купеческому завещанию, „дело“ получил старший, Николай. Остальные, нося спартаковскую фамилию, исповедуя одну веру, отступили в сторону, уважая права старшего брата, сохранив за собой совещательный голос».