Книга Черчилль - Франсуа Бедарида

Как бы то ни было, результат налицо: сторонники компромиссного мира проиграли первую битву. Тем не менее, пораженческие настроения в любой момент могли вновь завладеть умами. То здесь, то там вплоть до лета 1940 года нет-нет да и появлялись горстки пессимистов, считавших положение безвыходным. Они развивали бурную подрывную деятельность в политической среде, плели интриги и выдумывали разные нелепости. Многие прислушивались к мнению Ллойда Джорджа. Его слава лидера Англии, уберегшего страну в тяжелой ситуации 1916—1918 годов, еще не поблекла. А сам он с первых же дней гитлеровской агрессии не скрывал своего пессимизма и в близком кругу говорил только о мире. Ллойд Джордж представлял политическую альтернативу Черчиллю, и к нему естественным образом тянулись члены Группы Мирных целей — около тридцати депутатов-пацифистов, активно разрабатывавших различные планы по достижению мира, впрочем, так никогда и не реализовавшиеся. Расчетливый прагматик Ллойд Джордж, этот старый «колдун из Уэльса», надеялся, что его час еще придет. Однажды он так прямо и сказал: «Я жду, когда Уинстон пойдет ко дну»[258]. Да и Гитлер не ошибся, сказав, что «неминуемым соперником Черчилля был Ллойд Джордж. К несчастью, лишних лет двадцать говорили не в его пользу»[259].

И если Ллойда Джорджа можно было условно назвать британским Петеном, то загадочный Сэмюель Хор, несмотря на то, что исполнял обязанности посла Ее величества в далекой Испании, вполне сошел бы за английского Квислинга[260]. В то время ходили слухи о якобы существующих сменных командах правительства, о своего рода «теневом кабинете». Словом, в правящих кругах царили разброд и шатание, а потому складывались самые разные политические комбинации. По словам Нормана Брука, обозревателя при правительственной администрации, «если бы не Уинстон, могло бы произойти самое худшее»[261]. Так же думали и многие другие высокопоставленные гражданские и военные чиновники. Они утверждали, что последнее слово в этой ситуации оставалось за премьер-министром, который твердо придерживался своего решения сопротивляться врагу до конца, несмотря ни на что. «Весь его мир, — как проницательно заметил Исайя Берлин о Черчилле в 1940 году, — построен (...) на одной высшей ценности — действии; на борьбе добра со злом, жизни со смертью. Действие для него — это прежде всего борьба. Он всегда боролся с кем-то или с чем-то. Вот откуда его непоколебимая стойкость, Черчилль не уступает во имя своего народа, во имя своего народа он хочет продолжать войну, и ему неведом страх»[262].

18 июня, как раз накануне капитуляции французской армии, Черчилль произнес пламенную речь. Его глубокий патриотизм подсказал ему эти благородные, трогательные слова: «То, что генерал Вейган называл битвой за Францию, окончено. Со дня на день начнется битва за Англию. От исхода этого сражения зависит судьба христианской цивилизации, судьба нашей империи, сохранение наших обычаев и нравов, а также дальнейшее развитие институтов нашего общества, существующих не одно столетие. Скоро враг обрушится на нас всей своей свирепой мощью. Гитлер прекрасно знает, что не запри он нас, обессиленных, на нашем острове, он проиграет войну. Если же мы сумеем дать ему отпор, Европа вновь станет свободной, люди вновь обретут надежду на мирное, светлое будущее. Но если мы сдадимся, целый мир, не исключая и Соединенные Штаты, — все, что мы знали и любили, низринется в пропасть нового варварства, которое извращенное знание сделает еще ужаснее и которое, быть может, будет длиться дольше, чем предыдущее. Исполним же свой долг, сплотим свои усилия и будем тверды, и тогда, просуществуй Британская империя и Сообщество наций еще хоть миллион лет, потомки будут говорить: „Это был звездный час в их истории“»[263].

Лидер нации в разгар войны

После войны Черчилль сказал, что в годину бедствий он лишь «рычал как лев»: «Во время войны британский народ доказал, что у него львиное сердце. Мне выпала честь издать призывный рык. Иногда, думается мне, я указывал льву, куда нанести удар»[264]. Уинстон скромничал, в действительности в 1940 году он и львом был, и ревел за него.

Между народом и лидером, которого он себе выбрал, с самого начала царило полное согласие. Непоколебимый патриотизм, дух сопротивления, желание сражаться — эти качества премьер-министра помогли ему найти нужный тон, способный воспламенить соотечественников, «отныне единственных хозяев своей судьбы»[265]. Это был священный союз народа и его лидера. Перед лицом опасности британцы объединились в едином порыве. Их решимость проявлялась по-разному — на людях и в узком кругу, в прессе и в дружеских разговорах. О желании сражаться до последней капли крови говорили и военные, и граждане, никогда не служившие в армии, говорили то шутливо, то торжественно.

В действительности у Черчилля было два главных козыря. Прежде всего, сплоченность народа за спиной своего лидера. Британцы были полны решимости, желания бороться, они были готовы на все ради обещанной победы. Перед лицом опасности больше не существовало классовых различий, партий, противоположных мнений — все слились в едином патриотическом порыве. Подданные Ее величества объединились во имя общей цели, между ними больше не было разногласий. В то же время премьер-министр неустанно напоминал соотечественникам о британских военных традициях и славном боевом прошлом, он весьма искусно играл на этой струне, утверждая, что у такого героического народа просто не может не быть светлого будущего. Один из его биографов написал, что «это страна изменилась, Черчилль же остался прежним. За одно лето он создал новую героическую Англию по своему образу и подобию. Он поставил крест на самом недавнем прошлом, безрадостном, не оправдавшем доверия, исчерпавшем себя. Вместо него Черчилль воскресил романтический век рыцарства»[266].