Книга Грустная девочка - Александра Флид

«Она» – вероятно, подружка, к которой София отправилась в гости.

– Это действительно очень плохо, – согласился он.

Эмма продолжала строчить на машинке, но по ее едва заметно изменившемуся взгляду было ясно, что она внимательно слушает их разговор. Не аннулирует ли Мартин ее решение и не оправдает ли поступок Софии? На самом деле он, конечно, был не самым умным человеком, но сейчас ему вполне хватило сообразительности на то, чтобы оставить все как есть. Ему просто было интересно, и он задавал вопросы, зная, что сейчас София будет отвечать ему.

– Она смеялась над моими рисунками. Даже помяла один. Специально помяла.

– Это еще хуже, чем смеяться, – продолжил он.

– И я ударила ее. А она ударила меня. А потом все само получилось.

Машинка продолжала размеренно и громко стучать иглой, но Эмма уже полностью отстранилась от работы – она подняла голову и быстро двигала ногой, качая педаль и пытаясь закончить строчку как можно скорее.

– Я сломала ее куклу, – отрывистая исповедь продолжалась, и Мартин вслушивался в каждое слово. – И она стала плакать. Она как тетя – постоянно плачет из-за всяких пустяков, и все ее жалеют. И я опять виноватая. Я к ней больше не пойду.

Разумеется, не пойдет – вряд ли после такого ее вообще пригласят.

Зато теперь картина стала понятной и вполне себе разборчивой.

– А что тебе сказала Эмма перед тем, как наказать? – спросил он, зная точно, что Эмма не могла просто оставить Софию один на один с этой виной.

– Сказала, что лучше бы я ушла оттуда сразу, как только она начала смеяться. Что драться так часто нельзя. И что если смеются, то лучше вообще с ними не дружить.

– Она смеялась над тобой и до этого?

– Да.

– Тогда ты действительно не должна была ходить к ней в гости.

– Я хотела дружить.

– У тебя будут другие подруги, – пообещал ей он, хотя и сам не был уверен в том, что говорит правду.

София кивнула и погрузилась в молчание. Эмма тоже не говорила ни слова, и Мартин почувствовал себя так, словно вошел в давно заброшенный семейный склеп. Поэтому, когда в квартиру ворвалась Мэйлин, пестрящая новыми тканями и идеями, он даже обрадовался.

Она ввалилась в комнату, рассыпав по дороге пуговицы и булавки.

– София, тебе придется полчаса посидеть на стуле и не двигаться. Надеюсь, ты не хочешь писать? – застыв над рассеянными по паркету блестящими английскими булавками, затараторила она. – Я сейчас все сама соберу. Привет, Мартин. Ты тоже лучше не двигайся. Эмма, ты скоро закончишь? Я принесла формулу для прекрасного платья.

– Тебе еще кроить и вырезать, так что я успею, – отозвалась Эмма.

– Ну, это до завтра, – согласилась Мэйлин. – Я еще боюсь сразу же резать по живому. Надо все несколько раз перепроверить, и только потом раскладывать. И вообще, зря я, конечно, тебя тороплю. Мартин, ты давно пришел?

– Нет не очень, и уйду еще не скоро, – сразу же отвечая на все вопросы, сказал он.

Эмма подняла голову и потерла ладонью затекшую шею.

– Пожалуй, я пойду на кухню и выпью чаю, – сказала она, явно приглашая его с собой.

Правильное решение – лучше ему не находиться с Мэйлин в одной комнате слишком долго. Он послушно встал и вышел следом за ней, оставив Софию с ее стулом наказаний и суетливой Мэй.

За кухонным столом Эмма как-то сразу изменилась – плечи поникли, а взгляд из просто усталого превратился в полностью потухший. Мартин знал, что с одной стороны это можно считать хорошим признаком – она стала открывать при нем свои уязвимые стороны. В прежние времена они не доходили до столь доверительных отношений.

– Тебе есть, что еще сказать? – спросил он, наблюдая за тем, как она заваривает чай и хмурится своим мыслям.

– Да, – со вздохом согласилась она.

– Я тебя слушаю.

Она оставила в покое чайник и подняла взгляд.

– В прошлый раз, когда я проходила обследование, мне приходилось говорить, что я замужем. В большинстве случаев такой вопрос вообще не поднимался, поскольку женщина с подозрением на беременность считается замужней без разговоров. Однако сейчас все немного сложнее. Мы ведь с тобой не так близки, как тогда. Я не знаю, могу ли солгать, назвав тебя своим мужем. Если я этого не сделаю, то ко мне станут относиться как…

Она выдержала паузу, позволив ему домыслить фразу самостоятельно. Большого труда для этого не потребовалось.

– А незамужних что – не осматривают? – удивился он.

Эмма сжала губы в прямую линию и потрясла головой.

– По понятным причинам к ним вообще не прикасаются. Боятся товар попортить перед замужеством.

– Ну, это… я даже не знаю, как сказать… А без гинекологов никак?

– Если бы можно было обойтись без них, то я бы так и поступила, потому что мне тоже не хочется туда возвращаться. Но меня проверили почти полностью, и нигде не нашли отклонений.

Мартин кивнул. Нужно было и самому догадаться, но за сегодняшний вечер он уже получил приличную долю информации, и теперь не мог так быстро на все реагировать.

– Послушай, что я тебе скажу, – начал он через некоторое время. – Мне кажется, что сейчас мы с тобой близки даже больше, чем тогда, когда ты обследовалась в первый раз. Если им нужны бумажки, то они будут – мы можем пожениться хоть завтра, и ты знаешь это.

Ее полный благодарности и облегчения взгляд был самым ярким ответом, и Эмма благоразумно не стала ничего к нему прибавлять. Некоторое время они просто молча пили чай, и Мартин думал о том, что с тех пор, как они вместе мыли посуду, совместное молчание стало таким же приятным, как и разговоры. Однако через некоторое время он все же заговорил, поскольку его одолевало любопытство, и дело относилось к Софии.

– Давно она стала драться? – зная, что она поймет его без лишних уточнений, спросил он.

– Почти сразу же, как я стала оставлять ее на время работы. Там кроме нее еще несколько других детей, и она почти ни с кем из них не дружит. Я думаю, это от того, что она редко общалась с другими детьми своего возраста. Поначалу она бежит к ним со всей душой, а потом, понимая, что они смеются над ее наивностью или просто пользуются ее добротой, начинает обижаться и дает волю кулакам. Не знаю, как научить ее быть хоть сколько-нибудь уравновешенной.

– Значит, ее обижают? Я не думал, что она может стать изгоем. Обычно такими бывают некрасивые или слишком уж тихие дети.

Эмма посмотрела на него с теплой улыбкой, за которой читалось легкое снисхождение.

– Она относится ко второй группе – уж очень тихая. Несмотря на все свои драки и приключения. А теперь я сама ее наказала, и мне так паршиво из-за этого. Ей и без того несладко, а тут еще я со своим воспитанием. Будь моя воля, я вообще никогда ее бы не наказывала, но мне-то известно, что без таких болячек стать человеком почти невозможно. И все равно, легче не становится.