Книга Четверо Благочестивых. Золотой жук - Эдгар Аллан По

Пуаккар весело улыбнулся.

– Все мы знаем, что это правда. Я знаю трех человек, каждый из которых заслуживает, чтобы стереть его с лица земли. Они калечили жизни других, не выходя за рамки закона… Так вот, я считаю, что…

Пока он говорил, Манфред вспоминал Тери, четвертого из «Четверых благочестивых», который умер в Бордо и, умерев, выполнил свое жизненное предназначение до конца. Возможно, когда-нибудь история о Тери еще будет рассказана. Манфреду вспомнилась тихая теплая ночь, когда Пуаккар держал такую же речь. Тогда они были моложе, справедливость была их кумиром, и ради нее они были готовы убивать, не раздумывая…

– Мы уважаемые, законопослушные граждане, – сказал Леон, поднимаясь с кресла. – А вы, мой друг, пытаетесь совратить нас с пути истинного. Я отказываюсь сходить с этого пути!

Пуаккар, не поднимая головы, посмотрел на него из-под тяжелых бровей.

– Вопрос лишь в том, кто первый из нас сорвется и вернется к прошлому, – со значительным видом произнес он.

Леон не ответил.

Было это за месяц до появления той самой пластинки. О том, как она попала в руки «Четверки», стоит рассказать отдельно. Пуаккар, отправившийся в Берлин на поиски человека, называвшего себя Лефевр, однажды солнечным утром, прогуливаясь по Шарлоттенбургу[69], заглянул в антикварную лавку, чтобы купить кое-что из старинной турецкой керамики, выставленной в витрине. Выбрал он две голубые вазы, которые запаковал и послал в Лондон в дом с серебряным треугольником на Керзон-стрит.

Золотой браслет нашел Манфред. У него порой случались приступы домовитости, и вот однажды он решил эти вазы помыть. Оказалось, что внутри они забиты всяким мусором. В одной обнаружилась старая, разорванная на клочки сирийская газета. Потребовалось огромное терпение и кропотливая работа кусками проволоки, чтобы извлечь их на белый свет. Работа близилась к концу, когда Манфред услышал металлический звон и перевернул вазу вверх дном. В кухонную раковину выпал золотой браслет в форме цепочки с пластинкой, на которой с двух сторон было что-то написано мелкой арабской вязью.

Совершенно случайно в момент этого интересного открытия в той же кухне находился мистер Дориан из «Ивнинг геральд», а мистер Дориан, как известно, величайший из собирателей сплетен, чья нога когда-либо ступала на Флит-стрит. Этого моложавого вида сорокаслишнимлетнего мужчину, который выглядит двадцатислишнимлетним, можно встретить на театральных премьерах, на некоторых особо торжественных приемах, на открытиях военных мемориалов (во время войны он служил артиллеристом и был не раз отмечен командованием за проявленную доблесть). Иногда он наведывался на Керзон-стрит и оставался на обед, чтобы повспоминать былые дни, когда он еще работал в «Мегафоне», но никогда раньше визиты эти не приносили ему выгоды с профессиональной точки зрения.

– Пуаккара это не заинтересует, но Леон обрадуется, – сказал Манфред, внимательно рассматривая браслет звено за звеном. – Разумеется, золото. Леон жить не может без тайн и загадок. Иногда сам их сочиняет. Это отправится в его копилку историй.

Копилка историй была особой страстью Леона. Не доверяя сейфам, защищенным от взлома комнатам и прочим укрепленным вместилищам, эту мятую и местами поцарапанную стальную коробку он держал у себя под кроватью. Это правда, что на самом деле в ней не хранилось ничего особо ценного, так, то да сё – всякая всячина от порванных букмекерских талонов до двухдюймового обрывка веревки, на которой должен был быть повешен Манфред, – но каждый из этих ничтожных предметов сохранял в себе частичку истории, с которой был связан.

Воображение журналиста тут же разгорелось. Он взял браслет и осмотрел его со всех сторон.

– Что это? – с любопытством спросил он.

Манфред посмотрел на надписи.

– Леон знает арабский лучше, чем я… Смахивает на личный знак турецкого офицера. Похоже, его владелец обладает, точнее, обладал хорошим вкусом.

– Вот ведь странность! – подумал вслух Дориан. – Туманный Лондон, купленная в Берлине ваза, из которой выпадает нечто из восточной жизни.

Он спросил разрешения развить эту тему в газете, и Джордж Манфред не стал возражать.

Леон вернулся под вечер: американское правительство поручило ему раздобыть точные сведения относительно некоего груза, прибывшего на лихтерах в лондонский порт.

– Сырье, которое может доставить много неприятностей нашим друзьям в Америке, – доложил он.

Манфред рассказал ему о находке.

– Дориан приходил… Я разрешил ему написать об этом.

– Хм, – задумчиво протянул Леон, читая надпись. – Вы сказали ему, что здесь написано? Хотя с арабским у вас, кажется, туговато, верно? Правда, вот одно слово, написанное латинскими буквами: «Konnor»… Вы заметили его? Konnor… Konnor… Что такое «Коннор»? – Он посмотрел в потолок. – А, понял, «англичанин Коннор» – так звали хозяина этого любопытного предмета. Просто написано неправильно: вместо «Connor» – «Konnor»!

Следующим вечером в ежедневной колонке «Человек и город», которую Дориан вел в своей газете, Леон прочитал о находке, однако немного рассердился, когда увидел, что правдолюбивый мистер Дориан упомянул о его копилке историй. Честно говоря, он не очень-то гордился свой копилкой, ему казалось, что она воплощает в себе романтику и сентиментальность – два качества, которые, как он искренне полагал, были чужды его возвышенной натуре.

– Джордж, вы превращаетесь в вульгарного газетного осведомителя, – упрекнул он. – Я чувствую, мне теперь не избежать предложения от какой-нибудь воскресной газеты написать десяток статей под общим названием «Истории из моей копилки». Учтите, если такое случится, я буду злиться на вас три дня, не меньше!

Тем не менее браслет был отправлен в черную железную коробку. Что было написано на пластинке и каким образом в арабскую надпись угодил «англичанин Коннор», Леон отказался рассказывать.

Все же от внимания двух его компаньонов не укрылось, что Леон занялся какими-то новыми поисками, чему посвятил последующие дни. Несколько раз он наведывался на Флит-стрит и Уайтхолл и даже съездил в Дублин. Однажды Манфред поинтересовался, чем он занимается, и с дружелюбной улыбкой Леон пояснил:

– Дело оказалось весьма любопытным. Как выяснилось, Коннор даже не ирландец. Может быть, даже и не Коннор, хотя я знаю наверняка, что какое-то время он носил такую фамилию. Я обнаружил ее в списках личного состава одного из отборных ирландских полков. Скорее всего, он родом из Леванта. В ателье Стюартов, дублинских фотографов, есть снимок, на котором он изображен среди однополчан. Чтобы взглянуть на него, я и ездил в Ирландию. В Дублине один крупный букмекер, бывший офицер того же полка, сказал мне, что «Коннор» разговаривал с иностранным акцентом.

– Но кто же он такой, этот Коннор? – спросил Манфред.

Леон довольно улыбнулся, показав ровные белоснежные зубы.