Книга Крещение Руси и Владимир Святой - Сергей Алексеев

Это мнение разделяла и масса народа. Когда минула неделя и кочевники собрались в главный стан, проповедников плетями погнали на их сходку. Здесь их призыв к обращению потонул в общем вопле. Над головами Бруно и его соратников взлетели «тысячи» мечей и топоров. Очевидно, Бруно не сдерживался в выражениях по поводу языческих богов и обычаев, и это еще более взбесило печенегов. Немцев не убили – однако избивали, таская по стану, до темноты. Наконец, с наступлением ночи знать отняла их у разбушевавшегося народа. То немногое, что Бруно все-таки удалось донести до слушателей, убедило печенежских ханов в одном – немец не лазутчик Владимира, а просто мирный проповедник, от которого особого зла ждать не приходится. Вместе с тем он мог быть и предметом некоего торга с Русью. Так что миссионеров не только оставили в живых, но и поселили в орде. Им позволили вести разговоры о вере. Правда, без особого успеха. За пять месяцев (примерно с апреля по август 1008 года) Бруно удалось обратить лишь три десятка печенегов. Зато он обошел три из четырех печенежских орд, живших на Правобережье, и имел беседу с послами от вождей четвертой, куда его не пустили.

Главным итогом деятельности Бруно стал мир правобережных печенегов с Владимиром. Инициатива исходила от самого миссионера, но печенеги, нуждавшиеся в передышке, с радостью за мысль ухватились. «Никто, кроме тебя, не сможет это устроить, – заявили они Бруно. – Если сей мир будет прочен, то все мы, как ты учишь, охотно станем христианами. Если же государь Руси изменит уговору, нам придется думать только о войне, а не о христианстве». Бруно с радостью согласился взять на себя мирную миссию. Прибыв к Владимиру, он доложил обо всем. Радость самого князя можно себе представить. «Ради Божьего» Владимир согласился даже отдать печенегам в заложники одного из сыновей. Видимо, это был сын Анны Позвизд, который, по древним и достоверным спискам Владимировых сыновей, так и остался без удела на Руси.

Епископом печенежским стал один из спутников Бруно. Сын Владимира должен был находиться в главной орде правобережных печенегов вместе с ним. Таким образом, миссионерский пыл Бруно принес Владимиру внезапное решение, пусть неполное, важнейшей политической задачи. Но политика для Владимира отступала здесь перед иной стороной достигнутого успеха. Начавшееся обращение печенегов в христианство не могло не радовать киевского князя. Крещение и умиротворение хотя бы правобережных печенегов – которые и угрожали Киеву непосредственно, – явилось достойным продолжением трудов по просвещению и упрочению Руси.

К несчастью, Бруно не сумел завершить только начатый труд. Тот же пыл гнал его дальше, к новым проповедническим подвигам. Начавшееся обращение «наихудших и жесточайших из всех обитающих на земле язычников» восхитило его, но не удержало на месте. Даже не удостоверившись в выполнении печенежскими ханами обещания креститься, Бруно поспешно отбыл в Польшу – поделиться новой радостью со своим другом Болеславом, а заодно отправить гневно-обличительное письмо воюющему с христианами германскому королю Генриху. Из этого письма мы, прежде всего, и узнаем о печенежской миссии. Но в Польше Бруно не столько искал отдыха, сколько намечал новый миссионерский маршрут. Той же осенью или в начале зимы он отправился на северо-запад, снова в пределы Руси. Здесь он проповедовал «на границе Руси и Литвы», в плативших дань Владимиру землях ятвягов.

Ятвяги платили дань Руси, но, как и другие западные данники – эсты, не желали креститься. Владимир был заинтересован в миссии Бруно, верил теперь в его талант и, видимо, снова оказал ему поддержку. Но на этот раз Бруно сподобился не земного успеха, а давно искомого им мученического венца. По прибытии в страну он стал подвергаться нападкам. Но мужественно продолжал проповедовать. Тогда ятвяги схватили его и 14 февраля 1009 года обезглавили вместе с восемнадцатью спутниками. Тела бросили без погребения. Позднее их выкупил и похоронил по-христиански Болеслав Польский. Неизвестно, мстил ли за Бруно Владимир. Скорее всего, нет, иначе следы этого сохранились бы в источниках. Владимир, конечно, скорбел о гибели одаренного и искреннего проповедника христианства, к которому прикипел душою. Но он знал, какой смерти подлинно алкал Бруно. И – вопреки историческим мифам – не прибегал к силе в делах веры. Ятвягам, закосневшим в жестоковыйности, князь позволил и дальше оставаться язычниками, на суд Господень.

Хотя подлинного обращения печенегов не произошло, мир, заключенный Бруно, сохранялся. Оставались, однако, еще левобережные печенеги. Они вполне могли воспользоваться ситуацией, когда в 1009 году внезапно под стенами стольного города объявились дружины одного из русских племенных князей. Впервые против Владимира поднял мятеж один из сородичей.

Имя этого персонажа Кальдимар известно из единственного источника – исландской саги. Славянское звучание, стоящее за ним, воссоздается с трудом – разве что некое «Кладимер», «Кладимир»? Если имя мятежного князя попросту не забылось в чужеземном предании и не было искусственно срифмовано сказителями саги от «Вальдимар» – Владимир. Справедливой, – вероятно, справедливой, – выглядит догадка о том, что княжил Кальдимар в Чернигове, на Левобережье, в непосредственном соседстве с печенежской степью. В таком случае он был последним представителем древнего, родственного Рюриковичам княжеского рода, первые упоминания о котором относятся к началу Х века.

Мотивы выступления Кальдимара в этом случае более или менее ясны. Киевский родич не походил на своих предков. Он окончательно перестал быть «первым среди равных». Прежние «великие и светлые князья» исчезли с политической сцены Руси – все, кроме Кальдимара. Отмирало и «всякое княжье». Сыновья Владимира сидели почти во всех ключевых городах. Верная киевскому князю Церковь выстраивала свою иерархию подчинения, и в нее оказывался включен и Чернигов как центр крупнейшей юго-восточной епархии. Помимо прочего, Чернигов по мере укрепления южных границ оказывался в плотном кольце княжеских крепостей с сильными постоянными гарнизонами. После назначения Мстислава в Тмутаракань, коей подчинялась и Белая Вежа, кольцо почти замыкалось. Владимир не воевал с «великими и светлыми князьями» своего «рода», поскольку таковых почти и не осталось. Но черниговец не мог не задумываться о своей судьбе.

Итак, выступление против Киева в 1009 году являлось почти что жестом отчаяния. Но из этого не следует, что оно было лишено амбиций. Кальдимар высказал претензии на киевский стол. Ничего нелепого в этом не было, если Владимиру припомнили происхождение и братоубийство. Мы не знаем точно степени свойства черниговского рода с Рюриковичами. Но сравнение русско-византийских договоров Х века наводит на мысль, что в середине X века именно в Чернигове правил Игорь, по матери племянник киевского тезки. Если так, то Кальдимар приходился Владимиру троюродным братом или племянником. Законно происходя из знатного рода, он имел не меньше прав на Киев, чем «робичич». По саге, он не предъявлял претензий ранее только из-за своей молодости. Возможно, в своих притязаниях он прибег к помощи враждебной Руси части печенегов – такое допущение высказывалось в науке, хотя достоверных подтверждений нет.

К чести Кальдимара, он – по крайней мере, так представляет дело сага – не желал предавать вожделенную «отчину» Киев на поток и разграбление. Застав Владимира врасплох, он подступил к рубежам Киевщины и тут же предложил достойный выход, личный поединок с кем-нибудь из княжеской дружины. Судя по этой сцене, Кальдимар определенно принадлежал к бесшабашным «храбрам» уходящей эпохи. В свое время от такого способа завершения войны отказался даже Святослав. Кальдимар, конечно, описывается сагой как сильный и смелый молодой воитель. Собственно, сага и подтверждает нашу его характеристику, утверждая, что, «обделенный» киевским наследством, он немало промышлял грабительскими походами. Если Кальдимар действительно был малолетним при захвате Владимиром Киева, то в описываемое время ему было немногим за тридцать.