Книга Прорыв начать на рассвете - Сергей Михеенков

Так прошла одна ночь, другая. Сомкнула густую темень за окнами и третья. И снова Лида прошла мимо, остановилась на мгновение и поправила на нём одеяло. А он уже знал, что ему не миновать её. Стоя вместе у колодца, и ведро с ведром, говорят, рано или поздно столкнётся.

В последние дни они виделись мало. Лида перестала заигрывать с ним. Видать, решила: теперь он никуда не уйдёт. Днём на службе, исполняет дядины приказания и наряды. А ночь-то – здесь, рядом с нею. И вот, на третью ночь, она окликнула его. Он молчал. Понял, что то, что рано или поздно должно было произойти, произойдёт именно сейчас. И он сказал ей:

– Спи, Пелагея, спи.

Хотел сказать другое, а вышло так.

– Пелагея? – встрепенулась она; в голосе её не было обиды, наоборот, она словно нашла то, что давно искала. – А ты позови меня, позови ещё, хоть бы и так. Чужим именем. Ночью все бабы одинаковы. Вот и люби свою Пелагею, раз не можешь забыть её. Ну, что молчишь? Позови! Я на тебя за это не осерчаю.

«Пелагея», – позвал он, чувствуя, как всё в нём помутилось и опрокинулась куда-то в прошлое, в иную реальность. И зелёные озерки озимей – глаза Пелагеи, вспыхнули перед ним с такой ясностью, что он вскочил и сел на диване. И снова позвал, как в бездну. Но бездна, которая все дни и ночи после их разлуки зимой молчала, вдруг откликнулась шёпотом Пелагеи. Он даже почувствовал её запах и прикосновения её рук.

– Пелагея…

Они расстались перед рассветом, когда устоявшуюся за ночь темень ещё не размыло первым движением нарождающегося утра и первым его почти незримым лучом, приходящим с востока, из-за озера и ракит. И так происходило каждую ночь. И она, и он тоже уже с нетерпением ждали конца дня, сумерек, а потом, когда ночь окончательно густела и останавливала всё вокруг, отъединяя их ото всего окрестного мира, они окликали друг друга, почти испуганно, словно боясь того, что не услышат ответа, что одиночество, которое истомило их в прошлом, снова разорвёт им сердца, разметает их судьбы и обречёт на мучительные, беспросветные скитания. Так он снова повстречался со своей Пелагеей. И всё, казалось, было таким же, как и в доме в Прудках. Те же запахи, те же звуки.

Но над ними не летала бабочка-королёк. Как ни прислушивался Воронцов к тишине ночи, угольного шороха её крыльев не услышал ни разу. Бабочка сюда не залетала…

Днём Лида сияла. Та молчаливая тётка, которой она показалась ему в первые дни, превратилась в насмешливую и шуструю девчонку, которая так и следила за его движениями, за каждым его словом и интонацией.

Но тоска, которая жила рядом, тоже не давала покоя. И он однажды снова сказал ей:

– Лида, я больше не могу… Я должен уйти. Иначе меня расстреляют свои. Разве ты хочешь этого?

Лида замерла, как пойманная птица.

– Хорошо, – вздохнула она и отвернулась к окну. – На следующей неделе уйдёшь. Дядя Захар сказал, что через четыре дня ваш взвод перебрасывают в Радинский лес, на прочёсывание. Партизаны там объявились. Вот там, в лесу, и постарайся как-нибудь отстать и спрятаться. А отсюда тебе не уйти. Если тебе меня не жалко, то хоть себя пожалей.

– Ты одежду мою, курсантскую, куда дела?

– В чулане спрятала. Я знала, что она тебе ещё понадобится… Ты ж на наших не похож. Ты совсем другой…

Несколько взводов милиции самообороны, которые были собраны с разных сёл и деревень, усиленные миномётными расчётами, выделенными немецким гарнизоном для проведения очередной спецоперации, со всех сторон окружили Радинский лес. Операцию начали на рассвете. Когда первые лучи солнца пронзали лес до самых его потаённых тропинок и укромных оврагов, пустили цепь.

Воронцов шёл рядом с Горелым. Справа за кустами можжевельника и бересклета мелькала коренастая фигура Григория. Когда строились в цепь, Горелый стал рядом с Воронцовым. Встал и встал. Никто этого, казалось, не заметил. Но Воронцов сразу вспомнил предостережение Григория и увидел, как и тот тоже поменял место в цепи. Но не сразу. Стоял, покуривал на правом фланге, пускал дымок в свои и без того прокуренные усы, а когда пошли, оказался вдруг рядом. Прошли с километр. И вскоре впереди загрохотало. Немцы начали миномётный обстрел.

По цепи передали приказ: остановиться и занять оборону. Всё это походило на охоту на крупного зверя. С загонщиками. Если зверь в лесу, то через полчаса, а может, и раньше, он будет здесь. Либо начнёт выходить правее, либо левее. Там тоже цепь милиционеров заняла оборону.

Воронцов залёг на краю оврага. На другой стороне, за берёзой, устраивался Горелый. Дальше, по цепи, Григорий. Справа должен был окапываться пулемётчик, но его нигде не было. Видимо, Жижин указал ему другую позицию.

Внизу начали донимать комары. Облепляли потную шею, лезли в глаза и уши. Воронцов прятал лицо в траву, но это мало помогало. Он дослал патрон в патронник и передвинул предохранитель на «огонь». Приминая перед собой траву, он мельком раз-другой посмотрел на ту сторону оврага. Горелый уже лежал неподвижно, выставив вперёд винтовку. Справа и немного позади Воронцов присмотрел неглубокую впадинку, видимо, коровью стёжку, уже порядком заросшую.

Миномётный обстрел в глубине леса прекратился. Наступила тишина. И вот среди этой тишины, среди комариного звона Воронцов различил гул. Вскоре его услышали все и приготовили оружие. Гул нарастал, стал распадаться на топот десятков сапог, треск сучьев. Так на засидку выходит от загонщиков стадо кабанов. Воронцов посмотрел на Горелого: тот тоже напрягся, подтянул к плечу винтовку. Надо было стрелять. Чтобы обозначить засаду, предупредить бегущих, что их здесь ждут, да и от себя отвести этот гудящий зловещим гудом поток. Воронцов знал, что такое попасть под вал выходящих из окружения. Он уже увидел впереди вздрагивающие макушки кустов бересклета и крушины, прицелился немного правее и выстрелил дважды, с небольшим интервалом. И тут же оттуда ударили сразу несколько автоматов. На мгновение всё затихло. Выходящие залегли. Но через минуту-другую кусты затрещали левее и правее одновременно. Воронцов увидел группу людей, человек десять-двенадцать, которые бежали по дну оврага. Горелый сделал несколько выстрелов и откатился в глубину березняка. Тут же оттуда ударила пуля и скоблянула кору над самой головой. Воронцов быстро, одним броском отполз во впадину и развернулся головой к позиции Горелого. Оттуда снова хлестнул винтовочный выстрел. Воронцов не отвечал. Партизаны тем временем бежали внизу. Мелькали их оскаленные рты и серые сунувшиеся лица. Оружие было не у всех. Воронцов отполз ещё глубже и приподнял голову. Горелый уже стоял на четвереньках и тоже выглядывал через овраг в его сторону. Воронцов медленно поднял винтовку и выстрелил. И сразу понял, что попал. Кругом гремели выстрелы, слышались крики команд и вопли раненых. Воронцов вскочил и побежал по оврагу вслед за партизанами. Стрельба стояла справа и слева. А здесь было тихо. Вслед тоже никто не стрелял. Значит, Горелого он всё-таки достал. Овраг впереди кончался. Похоже, он выходил то ли в какую-то пойму, то и в лощину. Бежавших впереди он опасался так же, как и возможной погони. Увидят, дадут очередь. Даже если ранят, он снова вынужден будет остаться в этой ненавистной деревне, во взводе Жижина, под присмотром Захара Северьяныча. Сегодня поставили в оцепление, а завтра можно оказаться перед ямой, в которой будут стоять приговорённые к расстрелу…