Книга Проходящий сквозь стены - Юрий Никитин

Я обращался ней на «ты», слишком красивая стерва, надоей показать, кто здесь хозяин, она ко мне на «вы», все правильно, так и должно,только какой-то осадочек остается.

Она быстро и умело раскладывала бумаги, на любой вопросотвечала внятно, не пряча незнание за грудой туманных слов, нет этого незнания,знающая стерва, я попробовал порыться в памяти, вспомнил, как шарил поИнтернету в поисках особо мощных добавок, гейнеров, аминокислот, начал ловитьна мелочах, но и там, к моему удивлению, она знает все или почти все, а чего незнает, то я и сам признаю, того не стоит, чтобы запоминали.

– Хорошо, – сказал я наконец и посмотрел на неебараньим взглядом хозяина стада. – Работу вы в какой-то мере знаете. Думаю,Вован вообще все на вас переложил, да?

Она позволила себе слегка усмехнуться одними уголками губ.

– Он делал свою работу, я – свою.

– Ага, – сказал я, – храните лояльность прежнемудиректору, значит.

– Я делала свою работу, – повторила онанейтральным голосом. – Каждый может оценивать ее по-своему.

Я сделал паузу для важности, бросил многозначительныйвзгляд на большие часы над дверью.

– Ладно, идите. До конца рабочего дня еще три часа.

Когда за нею закрылась дверь, я тупо поразмышлял, поняла лимой намек, я не из тех, кто отступается от своих требований, но, думаю, поняла.На такой работе нужно уметь правильно истолковывать намеки, интонации, взгляды,жесты.

Сотрудники, тихие и молчаливые, как мыши, дождались, когдамаленькая стрелка ушла вниз, а верхняя в самый верх, собрали сумки и так жетихо на цыпочках разошлись. Слух о страшном директоре, даже появившемсяхозяине, уже распространился по фирме и по соседним офисам, что занимаюткомнаты дальше по коридору и на других этажах.

Я сидел за компьютером, когда дверь открылась, вошлаЕкатерина.

– Простите, шеф, – произнесла она без выражения, –я без приглашения. Я могу получить расчет и зарплату за те дни, что япроработала в этом месяце?

– Конечно, – воскликнул я. – Никаких проблем!Жаль, что ушла бухгалтерша… да и кассирша, но это без проблем. Или я этоговорил? Скажите, сколько нужно, я выплачу сам. Сейф вот, ключи у меня.А бухгалтеру я все объясню.

– Хорошо, – сказала она с облегчением. – Тогда всев порядке.

Я вытащил из стола ключи, начал перебирать в поискахсейфового. Екатерина терпеливо ждала, я сказал сожалеюще:

– А жаль, что уходите… Специалист из вас классный.

Она пожала плечами.

– Это ваше желание, чтобы я ушла.

Я воскликнул:

– Мое? Я всего лишь хотел установить подобающиеотношения между директором и подчиненными.

Она поморщилась.

– Вы это так называете?

– Да, – ответил я, – как иначе?

– И что, – спросила она с брезгливыминтересом, – в вашем мире иначе нельзя? Другие знаки подчинения невоспринимаются?

– Да другие знаки какие-то, – ответил я и покрутил ввоздухе пальцами, – невнятные… не такие понятные! А я люблю ясность.Прозрачность, как говорят в правительстве.

Ключ наконец отыскался, я вставил в скважину, повернулнесколько раз, в толстой дверце щелкнуло. Как и ожидалось, в сейфе пусто, яотстранился, чтобы она увидела пустоту, затем вытащил из кармана две пачкидолларов в банковской упаковке, одну небрежно швырнул в сейф, а со второйсорвал упаковку и взглянул на Екатерину с вопросом в глазах.

– Скажите, сколько…

– Двести семьдесят долларов, – сказала она.

– Всего-то, – ответил я с пренебрежением. – То-тоВован держал вас всех в черном теле. Я бы всем повысил зарплату! Этоокупается.

Я бросил деньги на стол, она взяла и, не пересчитывая,у благородных это не принято, положила в сумочку.

– Счастливых реформ, – сказала она.

– Прощайте, – ответил я, и сам ощутил, что в моемголосе прозвучало неподдельное сожаление. – Вы очень хорошо разбираетесь вделах фирмы. Я все-таки подозреваю, что это вы тащили на своих плечахосновную нагрузку. А Вован… он слишком любил пустить пыль в глаза.

Она пожала плечами:

– Что делать, раз уж так получилось… А что, для вас всамом деле так уж важен этот ритуальный жест подчинения?

Я в удивлении развел руками.

– А как же? На этом мир держится. Иерархия, что в стадебабуинов, что в Государственной думе – везде очередь в подходе к кормушке…

В ее глазах я не мог прочесть ничего, как и на лице,когда она поинтересовалась:

– И если я соглашусь на этот ритуальный жест…

– Вы остаетесь на своем месте, – быстро закончиля. – И полномочия ваши урезаны не будут. Скорее напротив, напротив.Дела фирмы вы знаете, это я уже понял.

– Хорошо, – ответила она просто.

Я не успел моргнуть, как она опустилась на колени, без торопливостирасстегнула «молнию» на моих брюках. Я невольно задержал дыхание, еепрохладные пальцы отыскали мои гениталии, от неожиданности кровь не сразуринулась в причинное место, но инстинкт хоть и с натугой, но все-таки затопталсовесть, я смотрел сверху на ее склоненную голову, потянулся к ней и… отдернулруку.

Почему-то считается, что в таких случаях полагается гладитьженщину по волосам, своеобразное правило хорошего тона, но что-то не позволилокоснуться мне ее головы, ее волос. Мои пальцы повисли в воздухе, наконец яопустил ладони на свои же бедра. Все в молчании: у нее занят рот, а мне сказатьпросто нечего.

Когда все кончилось, она сглотнула, я чересчур торопливоначал прятать свое хозяйство. Она поднялась, лицо ничего не выражает, в глазахтакое же непроницаемое выражение.

Спокойно произнесла:

– Все так?

– Да, – ответил я несколько суетливо. – Да-да!..Все ритуалы… ну да, в порядке. Завтра с утра подготовьте предложения, что нужнодля реорганизации… если она нужна. Наверное, все-таки нужна. Вован навернякадела подзапустил… Ну, это я уже вроде бы говорил…

– Хорошо, – ответила она. – Подготовлю.

– Сколько дней вам на это понадобится?

– До обеда, – ответила она.

– Ого, – вырвалось у меня. – Не слишком ли…

– Я уже предлагала Владимиру Васильевичу кое-чтоизменить, – объяснила она, – просто он не счел мои предложениясвоевременными…

– Как дипломатично, – съязвил я. – Хорошо, дозавтра!

Она ушла, а я остался, чувствуя себя очень даже не в своейтарелке. По всем правилам, я ее наклонил. Наклонил грубо, жестко. Сразу далпонять, кто здесь хозяин, подчинил своей воле. И непонятно, почему вместоторжества какое-то гаденькое чувство поражения.