Книга Время дикой орхидеи - Николь Фосселер

Они часто лежали так, в этой сердечной спайке, когда телесная охота была утолена, а они все никак не могли отделиться друг от друга. Завернувшись в кокон из шепотов, медленно открывая друг другу души.

Она рассказывала о своем детстве в Китае, о горах, скрытых в тумане, о могучих реках и рисовых полях. О бедности и бедах, о войне и голоде и о том, как мало стоила там жизнь девочки. Голос ее звучал при этом печально, иногда она сбивалась на плач, но без желчи или же ненависти.

И пусть Мей Ю казалась хрупкой бабочкой, ее крылышки были выкованы из железа. Эта девушка, которую жизнь обкатала, как море деревяшку, выброшенную на берег, и которую он успел выхватить прежде, чем ее унесло потоком в глубину, где бы она погибла на удушливом дне из ила и грязи.

Со своим тонким и звонким голоском она часто казалась еще ребенком, а сам себе он казался грязным и старым дядькой, который вновь и вновь постыдно изнывал по ней; недавно он обнаружил у себя первый седой волос. Потом она опять набрасывалась на него с бесстрашной страстью, куда более зрелой, чем обещало ее девичье тело. Его бросало то в жар, то в холод при одной только мысли, как она иногда прикасается к его органу, который за несколько ударов сердца готов взорваться у нее в руке. Воплощением искусительной вечной женственности она бывала в такие минуты, в равной мере манящей и требовательной и настолько могущественной, что это раз за разом повергало его в смятение.

Он отложил мешочек и прижал ее к себе еще теснее.

– Чего бы ты ни захотела, Мей Ю, – пробормотал он, – ты все от меня получишь.

Он почувствовал, как она слегка напряглась, увидел, как она заморгала и наконец открыла глаза.

– Все? – Вопрос полуневинный, полуплутовской.

– Все.

Ее голова беспокойно задвигалась на его руке, она глубоко вздохнула.

– А если это будет то, что тебе совсем не понравится?

– Говори, – ответил он, властно и в недоверчивом предчувствии. – Что бы это могло быть?

Мей Ю запечатлела на его груди поцелуй, пытаясь снизу поймать его взгляд, чтобы оценить его настроение.

– Госпожа, – осторожно начала она. – Она страдает оттого, что ты так мало даешь ей. Что ты отворачиваешься от нее и…

Он резко сел.

– Это она тебя подослала? Это ее изобретение, чтобы ты меня разжалобила? Это она заставила тебя?

Она растерянно смотрела на него, потом засмеялась:

– Нет. Вовсе нет.

Она тоже села на кровати и обняла свои скрещенные ноги, черные волосы чернильным шатром покрывали ее плечи.

– Она старается быть ко мне доброй, как прежде. Хотя это должно быть для нее ужасно. Иногда она убегает от меня, не может находиться со мной в одной комнате. Она ведь не знает, что я у нее ничего не отниму. Ведь я же не сделаю этого, нет? – Она неуверенно перебирала пальцы на ступнях, искоса поглядывая на него.

Он промолчал, и она быстро пробралась к нему, прижалась к его спине и обняла его сзади.

– Не мог бы ты быть с ней приветливее? Хотя бы иногда говорить ей доброе слово? Улыбнуться ей? И детям уделить немного больше времени?

Он недовольно хотел стряхнуть ее с себя, но она вцепилась в него крепко, как обезьянка. Как будто в ее коже были крючочки, а ее рот прилип к его плечам, как присоски каракатицы.

– Не знаю, что вас отталкивает друг от друга. Что бы это ни было… Дети не виноваты. Они тоскуют по тебе больше всего.

Ее объятия грозили его удушить. Он сгорал от бешенства за ее дерзость. От стыда, что она беспощадно сунула правду ему под нос, будто втирая соль в открытую рану.

– Что ты можешь об этом знать. Отпусти меня.

– Я знаю, – прошептала она ему в затылок, – что у тебя большое сердце. Достаточно большое для меня и для твоих детей. И наверняка достаточно большое, чтобы там нашлось местечко и для госпожи. В это я твердо верю.

* * *

Рахарио метался по спальне, как тигр.

С того момента как он вернулся утром из поездки, он еще не видел Мей Ю. Она должна была знать о его прибытии – он заранее отправлял посыльного с известием; в ванной наготове лежали свежие полотенца и одежда, а на белых простынях горел цветок гибискуса.

Но ее самой не было.

В конце концов он отправил Кембанг разыскать ее; его тоска по ней уже вставала на дыбы, а по краям темнела от тревоги.

Дверь в сад открылась, и он резко повернулся.

Солнечный свет, ворвавшийся в комнату из-за ее фигурки, заставил ее светиться, будто она погрузилась в чистое золото, от этого видения он перестал дышать. Но оно тут же развеялось, когда она закрыла за собой дверь. И робко стояла, опустив и сцепив руки, понурившись.

– Ты велел меня позвать…

В два-три широких шага он очутился подле нее, рванул ее к себе и закружил, она только пискнула. Смеясь, она держалась за его плечи; колени на его боках; он подхватил ее под бедра и понес к кровати, осторожно лег с ней, жадно целовал.

Поцелуи, в которых ее рот странным образом не участвовал.

– Я так скучал по тебе, – бормотал он, не отрываясь от ее губ.

Его рука пыталась нашарить край ее кебайи, чтобы скользнуть под него; ее пальцы быстро сомкнулись на его запястье, отвели его.

– Нет, – напряженно прошептала она. – Пожалуйста, не надо.

Он медленно поднял голову.

– Ты что, не рада меня видеть?

– Рада, – робко дрожа, ответила она.

Его взгляд растерянно блуждал по ее лицу. Часто моргая, она устремила взгляд вверх на балдахин, в глазах стояли озерца слез.

– Что-нибудь случилось за время моего отсутствия?

Она кивнула; озерца перелились через край, из уголков глаз потекли ручьи.

– Я не хочу, чтобы ты на меня рассердился, – из ее горла вырвался полувсхлип.

Неожиданный, жестокий удар, где-то в его желудке. Он сел, провел рукой по волосам, в которых за последние недели прибавилось седины. Гнева он не чувствовал, только печаль и что-то вроде пустоты. Он должен был предположить, что в долгой перспективе был староват для такой девушки, как она; они никогда ничего не обещали друг другу.

– Как его зовут?

Он услышал, как судорожно она втянула воздух, а потом рассмеялась.

– Дай мне руку.

С загадочной улыбкой она провела его ладонью по своему животу.

– У него еще нет имени. Или у нее.

Краем глаза он заметил, как испуганно она смотрела на него, закусив нижнюю губу. Его ладонь дрожала от тепла, исходившего от маленькой выпуклости под ее саронгом, это тепло поднималось вверх по его руке и с могучим ударом устремилось в самое его нутро. Как жаркий тропический ветер, что дул ему в лицо на палубе, разметывая волосы и напоминая о вкусе счастья, так это ощущалось и теперь.