Книга Женщины Великого века - Жюльетта Бенцони

Сложив веер, госпожа де Лафайет легонько стукнула им по одетой в перчатку руке гостьи.

– А для чего тогда друзья? Дорогая Мария, если я и не стану устраивать ужин, другие охотно это сделают. Как насчет моего приятеля Ларошфуко?

Да, хорошая мысль. Герцога де Ларошфуко и госпожу де Лафайет многие годы связывало глубокое чувство, абсолютно платоническое. Разве мог отказать он маркизе – смыслу его существования? Госпожа де Севинье вернулась домой, почти успокоенная.

Действительно, несколько дней спустя они получили приглашение на ужин к герцогу. Нинон де Ланкло, сидевшая рядом с Шарлем де Севинье, была настолько покорена его молодостью, что немедленно решила завязать с ним знакомство. А уж если Нинон давала себе труд кем-то заняться, тот, каким бы упорным он ни был, терял всякую способность ей сопротивляться. Ослепленный, очарованный, околдованный, Шарль де Севинье всецело отдался во власть притягательности, которую излучала эта знаменитая искусительница. Не прошло и недели, как в альковах на Королевской площади он вернул былую уверенность в себе, а заодно и радость жизни. Ну а чем в это время занималась Шанмеле?

* * *

Мария работала не покладая рук. Дебют в «Бургундском отеле» прошел с таким блеском, что нужно было во что бы то ни стало сохранить за собой первое место, завоеванное с таким трудом. Время ей отныне приходилось делить между театром, домом на улице Мазарин, завсегдатаями которого сделались Лафонтен и его друг Буало[106], и любовниками – маркизом де Тьерсе и юным Севинье, начавшим ей надоедать. Между тем ему удалось преодолеть робость, подпортившую начало их связи. Но с каждым днем маркиз становился все менее внимательным к актрисе.

Кстати, кое-кто, напротив, прилагал неимоверные усилия, чтобы войти в ее жизнь, и Мария не знала толком, нравится он ей или раздражает. После триумфа в роли Гермионы Расин забрасывал ее письмами, часто навещал и не отходил ни на шаг, когда она бывала в театре. Мария признавала, что ей по сердцу его задумчивый взгляд, уверенные манеры и выразительные черты лица. Но каким же он был надоедливым: заставлял во всех деталях разбирать стихи, тысячи раз пережевывать одно и то же на репетициях, даже требовал менять интонации, порой с маниакальной дотошностью, что ее сильно нервировало. Сотни раз за день она едва сдерживалась, чтобы не дать ему пощечину.

Однажды утром, когда он читал ей отрывок из своей последней трагедии «Британик», Мария окончательно выбилась из сил. Расин декламировал роль Юнии, которую ей предстояло играть.

– Ты хочешь правду знать? Казалось мне порою —Нет больше сил молчать, всю правду я открою…[107]

Мария вспылила, вырвала текст из рук поэта и бросила его в дальний угол комнаты.

– «Нет больше сил молчать!» Ненавижу, когда мне вдалбливают, как я должна исполнять роли! Я прекрасно знаю пьесу, с первых дней, как ее начали ставить, а прошел уже год! Видела, как ее играли другие, пока вы не соизволили доверить роль мне! Если разрешите, у меня собственный взгляд на то, как следует ее исполнять!

Расин, пораженный, смотрел, как она, красная от ярости, мечется по комнате, словно молодой зверь по клетке; шелковые, гранатового цвета юбки вздымались, гонимые ветром ее гнева.

– Но… дорогая моя Мария…

– Я – не ваша дорогая Мария! Я – актриса, которую вы замучили придирками и поучениями! Сыграла же я Гермиону, кстати, вы были довольны, без единого вашего указания, не правда ли? Я предпочитаю, чтобы мне доверяли.

– Доверяю, доверяю, но…

– Вот, весь вы тут! «Доверяю, но…» Вам самому-то не кажется это «но» оскорбительным? Довольно, уходите! Иначе мы наговорим друг другу много неприятного.

Расстроенный и немного обиженный, Расин выразил желание остаться. Тогда, окончательно выйдя из себя, Мария взяла его за плечи и бесцеремонно вытолкала из комнаты.

– Придете, когда начнете мне доверять!

Она с силой захлопнула дверь и легла на софу, занимавшую большую часть ее уборной. Не удалось ей полежать и пяти минут, как в проеме двери появилась белокурая голова ее юного возлюбленного.

– Можно войти?

Шанмеле бросила на гостя неприязненный взгляд. «Только тебя здесь не хватало!»

Не ведавший ничего о грозе, которая здесь недавно пронеслась, Шарль де Севинье, как всегда милый и непринужденный, вошел и наклонился, чтобы ее поцеловать. Мария отвернулась.

– Что вам угодно?

Такого сурового приема маркиз не ожидал. Остолбенев, он взглянул на свою подругу, забившуюся, как зверек, в угол софы. В глазах ее сквозила досада, губы подрагивали от гнева.

– Дорогая моя, я проходил мимо и решил заглянуть… засвидетельствовать свое почтение…

– Я сто раз говорила, что не выношу, когда меня беспокоят во время работы!

– Да ведь… скоро я отправлюсь на войну… вот и подумал…

Боже! До чего же трудно было маркизу об этом сказать! Несчастный Шарль проклинал себя за то, что так неудачно выбрал время для весьма деликатного дела, которое его сюда привело. Единственное, чего он хотел, это попросить Марию вернуть ему полные страсти письма, которые он посылал ей целый год в начальный период их неистовой любви. Иными словами, он собирался… порвать с ней. Но коль уж он здесь, нужно было все немедленно уладить. Вздыхая и путаясь в словах, маркизу удалось поведать Марии свою историю, настолько туманную, что та принялась смеяться.

– Зачем все усложнять, милый Шарль? Почему не перейти сразу к цели? Наше любовное приключение подошло к концу, вам оно наскучило… Или же мадемуазель де Ланкло делает мне честь, демонстрируя ревность? Почему бы не сказать об этом проще? Останемся добрыми друзьями. Хотите назад письма? Сегодня же вечером вы их получите. А теперь, бога ради, оставьте меня – у меня страшно разболелась голова.

Юный маркиз не верил своим ушам. Он словно прирос к полу и ничего не понимал. Но в глубине души затаилась обида. С тех пор как Шарль пообещал Нинон отдать ей письма, адресованные Шанмеле, он мысленно готовился к сцене отчаяния, которую просто не могла не сыграть Мария. Слезы, крики, проклятия. Он увидит перед собой взбешенную Гермиону… Однако ничего не произошло. Гермиона, пребывавшая в дурном настроении, не вопила и не рыдала: она посмеялась, только и всего. Мария была согласна на разрыв, и это его очень обидело.

Тем же вечером, отправляясь на Королевскую площадь с письмами в кармане, Шарль де Севинье испытывал не чувство гордости, а только досаду.

* * *

Что же заставило Нинон потребовать эти письма? Не в ее привычках было ревновать любовников, но на этот раз она взбунтовалась. Молокосос, которому сама судьба даровала ее благосклонность, бывший для нее только прихотью, как оказалось, не довольствовался ей одной, а одновременно находился в связи со знаменитой актрисой. И это было непереносимо.