Книга Глориана; или Королева, не вкусившая радостей плоти - Майкл Муркок

Седьмой из них был Врановой Главой,

Восьмой – Сочтенный Мертвым Сын, живой,

Девятый – рыцарь Месяца взвихренный,

Десятый – Прометей Освобожденный,

Одиннадцатый был Туманный Ров,

Двенадцатый, что встарь утратил зренье,

Был рыцарь Черного Креста, суров.

Здесь расположились мастер Исадор Бьюцефал в черном доспехе и с вороном на гербе; мастер Марчилий Галлимари в доспехе без меток; сир Глухолес Спенс, брат юного сира Паломния, с броней бледно-желтой и сияющей луной на щите; лорд Кровий Рэнслей в огненно-алом с соответствующими символами; сир Кир Мальтийский в бледно-сером; сир Вивиан Сум стоял последним в чистейшем белом доспехе с черными крестами, его шлем закрыт, дабы означить слепоту.

Мастер Уэлдрейк удалился с моста, в то время как воззвала труба – сигнал рыцарям сойтись попарно с особо разупрочненными копьями, что сразу ломались. Затем все спешились и стали биться чудовищно грохочущими палашами безлошадно.

Сия потешная битва продлилась какое-то время, причем несколько состязающихся выказывали все признаки усталости, пока внезапно из шелкового павильона близ Западного Крыла не появилась обширная бронзовая сфера, катившаяся на внушительных медных колесах, украшенная рельефными элементами несметного числа видов, громыхавшая, скрипевшая, тащимая и толкаемая карлами, одетыми в гротескные дельфиньи костюмы и словно бы скользившими по земле. По бокам сферы в хитроумных пазах искрились и визжали фейерверки; замысловатая штуковина была перекатываема в направлении моста, и мастер Уэлдрейк, едва ли не чаячьим писком одолевая шум, продолжил декламацию:

Почти семь дней велась за схваткой схватка:

Копье к копью, перчатка за перчаткой —

Всяк паладин упрямо что есть мочи

Со всеми бился от зари до ночи,

И вот на день седьмой, гремя, звеня,

Прю благородну нечто оборвало:

Кошмарный шум: повозка из огня!

Сфера перекатила дрожащий мост, карлы-дельфины, дотащив ее до дальней оконечности острова, попрыгали в воду и что было сил погребли к берегу, меж тем рыцари в великом притворном благоговении пали на колени, воздели руки, бросили оружие и уставились на повозку, что сделалась безмолвна. Мастер Флоре-стан Уоллис не без труда поднялся на ноги, отворил, напрягшись, упертый шлем, взмахнул руками и крикнул толпе:

Какие такие волшебные страсти-мордасти

Грозят мне и рыцарям прочим ужасной напастью? —

(вирши своего сочинения – поставками Уэлдрейка он гнушался), а сир Амадис Хлебороб, Рыцарь Сребристого Оберега, вывел:

То мчит Левиафан, о ком гласят преданья,

Чтоб Остров-Твердь наш сотрясти до основанья.

(Уэлдрейк же глумливо усмехнулся с другого конца моста и пожал плечами, стараясь донести до безучастной толпы, что автор сей поделки – кое-кто другой). И все-таки следует потворствовать министру Короны, думал он, даже будь сей дурковат, беспол, набит ученостью, но не знанием, напыщен, снабжен ушами, что не отличат соловьиную трель от болоночьего пука…

Уэлдрейк изможденными глазами смотрел, как повозка распалась надвое, обнаруживая грандиозного зеленого змия сплошь из папье-маше, с блескучей чешуей, глазами навыкате, языком набекрень и клацающими зубами, одно из лучших созданий мастера Толчерда. Что толпа сочла сие куда как величайшим покамест развлечением, стало ясно по шумливости. Теперь мимо Уэлдрейка продефилировали десятка два дев в легком льне. Овитые гирляндами нимфы были плясуньями, привезенными мастером Джозайей Патером, что жеманничал рядышком, гоня дев вперед. Те были юны, с недооформленными фигурами, мальчишисты, аппетитно гермафродитичны, ведомы одним из красивейших существ, когда-либо виденных Уэлдрейком (Митра! Сколь утонченная, нежно-юная тиранесса вышла бы из нее!). За ними фавн с огромными, порочными, блудливыми глазами передвигался вприпрыжку и дул в свирель, между тем из еще одного павильона, укрытого от толпы, донеслась музыка, представляющая фавнов эфирный глас.

Зеленый змий высвободился из сферы в направлении рыцарей, что выстроились перед ним, подъяв оружие, изготовившись к стычке.

Затем – новое преображение: змий будто сморщился и изнемог, делаясь чудным барком, что несла прекрасную великаншу, восседавшую на коралловом троне. Шести с половиной футов, блистательна, каштаново-золотиста, лучащаяся добродетелью, с остроконечной серебряной короной на покрытой вуалью голове, пламенеющая столькими драгоценностями, что всякий зрящий делался ослеплен, она воздела перламутровый жезл и одарила завороженных героев улыбкой, и девы плясали меж рыцарей, осыпая тех цветами, и фавн скакал и кружился, будто напаивая воздух чистой, как девичья слеза, музыкой, и девы сладко пели:

Мы флейт и арф музыкой Незнаему, Премудру

Восчествуем УРГАНДУ, Королеву рыжекудру,

Что молит добрых рыцарей вмиг прекратить раздор

И, распри кончив, заключить о мире договор.

Нет, не найти искуснее колдуньи, вещей девы,

Чем та, чей светлый лик влечет Героев отовсюду, —

О, сердцем пламенным чиста, о, Духов Королева!

А Уэлдрейк испепелил взглядом Флорестана Уоллиса, что с ужимками и карканьем пуще прежних воскрикнул:

Братья! Вот Государыня благородна,

Каждый ее любовью и верностью чтит.

Имя ее мы порочим в битве негодной!

Ястреб войны, прощай! – Голубь летит!

После чего музыка и девы продлили песню:

Родится часто из дремучести уродство,

Ведут больные грезы к мелкой лжи господству,

И правда с красотой порою – в злобной маске,

Чтоб лик их сделался к врагу отнюдь не ласков,

Ах, коль они и поощряют добродетель,

Как в том далеком государстве Альбион,

УРГАНДЫ гнев стать может столь силен,

Что злое сердце попадется в страха сети!

Глаза мастера Флорестана Уоллиса пожирали фавна, что явно его очаровал, потому следующий свой извив он припомнил после паузы:

Мадам, но как же нам Воителя избрать,

Чтоб, правя нами, он Единой сделал рать,

Чтоб двигать дух, как Время двигает Материю,

Коль не по милости и первенства критерию?

Уэлдрейк тяжело оперся о мост и взглянул на павильон, из коего весьма скоро должен был выступить в своей роли лорд Брамандиль Рууни.

Королева вещала (строками Уоллиса дипломатии ради):

О паладины с благородной кровью, я

Вам несравненного веду Воителя,

Хоть не из замка к нам явился сей герой,

Все ж благороден он и чист весьма душой.

Его мечом годами посох был пастуший,

Костер дрожащий – книгой, небо – крышей,

В Гербовнике его прозванья не найдете,

В овчарне бедной лишь его вы обретете,

Его владением была простая пажить,