Книга Русская красавица. Напоследок - Ирина Потанина

— Спасибо! — кричу и снимаю свой экземпляр телефонной трубки с подставки. — Взяла!

— Как поживаешь? — с тягучим жеманством интересуется маман. Судя по звукам из ее трубки, закуриваем мы с ней одновременно. Значит, звонит не столько по делу сколько просто потрепаться. Тоже приятно.

Рассказывать особо нечего. На всякий случай веселю рассказкой о Сереженьке. Дескать, спасаясь от одного ухажера, чуть другого в дом не привела, да вовремя выяснила, что он вовсе не из-за меня над моими окнами расхаживал с цветами и тортиком. Вот смеху было!

— Так-так-так, — маман смеется как-то натянуто и сразу переключает тему. — Ладно, оставим праздность, перейдем к насущчном. Скажи-ка, милое дитя, что у тебя с финансами?

Только этого еще не хватало! Кртаковременые приступы ее родительской заботы обычно напрочь портили зачатки наших дружеских отношений.

Я вовсе не капризна и привередлива. Прекрасно понимаю, что мы в ответе за тех, кто породил нас, потому послушно тешу все маманские приступы, позволяя заботиться, опекать и читать нотации. Слава Богу, маман — человек занятой — потому приступы эти бывают не так часто. Мужественно соглашаюсь встретиться с портнихой, и позволяю маман воплотить давний план о моем деловом костюме. Честно несколько раз сопровождаю родительницу в тренажерный зал — «тебе — для здоровья, мне — для фигуры, отнесись серьезно и без гримас!». Не задумываясь соглашаюсь «развеяться» и терпеливо выслушиваю нудные комплименты от все еще холостого, но уже (или именно поэтому) много чего в жизни добившегося сына маменькиной подруги-партнерши. Сам этот сын мужиком был неплохим, но приходил на наши встречи также как и я под конвоем заботливое родительницы, потому непринужденной беседы у нас так ни разу и не получилось: при матери он совсем не пил, а расслабляться на трезвую голову не умел… То есть, в принципе, я в последнее время дочь вполне добропорядочная. Но только не когда вот так в лоб и про деньги.

Опыт показывал: что бы я ни отвечала на вопрос о финансах, маман всегда делала неверные выводы и отказывалась понимать мое нежелание принимать дары.

— Все хорошо, это как? — насмешливо интересовалась, вгоняя меня в красу. — Назови конкретные цифры… Какая свободная сумма сейчас наличествует у тебя в кармане? Замечательно! Пол похода в приличную парикмахерскую. И это у тебя «все хорошо»?!

Уж не знаю, где маман берет такие парикмахерские… В общем, всякое «что у тебя с деньгами?» оканчивалось всегда насмешками, цитатами вроде «впрочем, что с тебя взять,/ заходи — дам пожрать,/ ты ж небось без копья опять», моим праведным возмущением, отказом от разговоров на подобные темы и самым натуральным, учиняемым маман скандалом: «Ты делаешь все, чтобы я чувствовала себя виноватой за твое, лишенное меня детство!»

Страшно загадочными существами мне всю жизнь казались дети-мальчики. Эдакое внутренне противоречивое явление. С одной стороны — мужик. Ну, то есть сильный, решительный и прочее… С другой — ребенок. То есть как раз наоборот: слабый, нуждающийся в опеке и сюсюканьях… Не менее странным явлением, как выяснилось, становятся после определенного возраста родители-женщины. Если отец, он кем был, тем и остался, то маман из разряда опекуна постепенно переплавлялась в опекаемые. И уже даже ее ошибки — главная из которых заключалась в том, что в свое время маман отдала себя карьере, а меня — отцовско-бабушкиному воспитанию — оказывались не ее, а моей виной, и я, понимаете ли, должна была если не исправлять их, то изо всех сил помогать маман в их исправлении:

— Александра Григорьевна, простите, я не могу снова обратиться в младенца, чтобы позволить вам наверстать упущенное… — отвечаю честно, и тут же хватаюсь за сердце от своей бессердечности. И сто раз извиняюсь, и выдаю причиталки о своей глупости. А потом мы с маман долго пялимся друг другу в повлажневшее глаза, шмыгаем носами и никак не можем окончательно примириться. А потом, уже вернувшись домой, я нахожу в кармане сумочке несколько аккуратно сложенных купюр, прихожу в ярость, звоню ругаться и все начинается по новой.

То есть, как видите, дело не в скверности моего характера. Объективно известно, что внезапные приступы маманского интереса к моему финансовому положению обычно печально оканчиваются.

— Молчишь? — маман искренне удивляется. — Неужели так плохо? — тут же накручивает себя она. — Даже когда у тебя был полтинник в кармане, ты заходилась в трели о своем прекрасном материальном положении. Что же можно подумать сейчас, когда ты молчишь… — голос ее уже дрожит от непонятного раздражения. — Почему ты не сказала мне раньше? Ты же взрослый человек, ты должна понимать, что…

Ну вот, отчего она так все искажает? Я вдруг понимаю, что не испытывала еще один способ воспитания родительницы. Решаю попробовать и кладу трубку. Разумеется, ничего не действует:

— Что-то сорвалось, — с достоинством сообщает маман, перезванивая. — Вернемся к нашим баранам? Итак, как у тебя с деньгами?

Срываюсь на не слишком вежливые высказывания, о том, что речь вовсе не о «баранах», а «тараканах», причем не просто, а «тараканах в вашей, Александра Георгиевна, голове»…

— К чему вы спрашиваете, если заранее знаете, что я отвечу? И знаете также, что не поверите моему ответу, хотя, совершенно честно вам заявляю, ответ будет правдивым! — кипячусь, хотя и стараюсь выглядеть сдержанной: — У меня все отлично! Я прекрасно зарабатываю, и вполне способна позаботится о себе!!!

— Точно? — вместо ответного всплеска эмоций в голосе маман сейчас наблюдаются довольно неожиданны интонации. — Ты уверена, что не выдумываешь?

— Абсолютно! И, пожалуйста, не нужно снова пытаться разубедить меня в моей собственной состоятельности. — смягчаюсь, из-за природного неумения злиться долго. — У меня действительно все хорошо, можете не сомневаться.

— Отлично, — вздыхает маман, словно решившись на что-то важное. — Тогда попрошу тебя об одолжении. Если можно, деньги с квартирантов я временно оставлю у себя. У меня… х-м-м-м… небольшие затруднения. Намечается одна поездка, и я хочу мобилизовать для этого все болтающиеся в воздухе деньги.

Воспитывает? Издевается? В то, что у маман действительно могут возникнуть какие-то трудности, решаемые взносом наших квартирантов, что-то совсем не верится.

— Не возражаешь? — спрашивает маман, и в голосе ее при этом все-таки слышится насмешка. — Если это затруднительно, скажи, я займу у кого-то другого…

— Совершенно не затруднительно и даже приятно мне, — отвечаю в тон.

— Ну, вот и договорились. Выезжаю немедленно. Меня не будет пару недель. Как вернусь — сразу свяжусь с тобой. Морально готовься к множественным подаркам.

Только тут понимаю, что маман, кажется, вовсе не шутит. Между прочим, она уже больше пяти лет никуда не выезжала из Москвы, прикованная к фирме своим недоверием к умственным способностям сотрудников. Что могло толкнуть ее на отъезд?

— У вас неприятности? — совершенно забываю, что у моей маман никогда ничего нельзя спрашивать напрямик.