Книга Записки Ивана Степановича Жиркевича. 1789-1848 - Иван Жиркевич

– Маликова не присылайте ко мне, – отвечал я, – а не то я буду обязан арестовать его; мне достаточно того, что вы объяснили здесь. Я две недели буду болен и не буду присутствовать, и тогда распоряжайтесь без меня как угодно…

На основании заводского положения железо отпускалось оружейникам по расчислению и ломалось самими мастерами на арсенальном дворе, у магазинов, на куски в той соразмерности, как оно назначено в дело, и очень часто из одной полосы, имевшей длины 2 аршина, выламывали два или три куска, признанных годными для стволов, а пять или шесть кусков обращалось в брак, потому что в изломе оказывалась или неровность, или между искрами пятна. Дабы положительно увериться в этом ложном и обманчивом лишь для видов занятии, не объявляя причин, я приказал по собственному моему выбору приносить к себе признанное годным и негодным в кусках железо и по прошествии некоторого времени, впрочем довольно продолжительного, так месяца четыре или пять спустя операции, все «негодное» железо отдавал в плющильную машину для сплющения на стволы, а потом, смешав с прочими, приказывал отпускать мастерам для дела. Никто этого не знал, не замечал, и дело шло своим порядком. Боже мой, сколько средств и благовидных предлогов обкрадывать государство, но боже упаси открыть зло… Кроме «врагов» не наживешь ничего!

В том же году в декабре месяце по какому-то доносу великий князь Михаил Павлович прислал на завод генерал-майора Сумарокова обозреть завод во всех его частях и удостовериться, до какой степени справедлив донос. На расследовании этого доноса, как полагаю, более всего настоял директор артиллерийского департамента, недолюбливавший Штадена, но понимавший его…

Сумароков служил вместе со мной в гвардии. Я был тогда штабс-капитаном, а он подпоручиком, а теперь он был уже генерал-майор, а я все полковник и еще из «молодых». По приезде его в Тулу перед самым обеденным временем, когда я только что, усталый, вернулся со службы и облекся в халат, растворяется дверь, и вижу, что идет ко мне какой-то генерал в полной парадной форме и прямо кидается мне на шею. Я всматриваюсь – узнаю Сумарокова.

– Честь имею явиться, Иван Степанович; прибыл на завод по делам службы, – сказал Сумароков, как бы представляясь старшему.

– Не слыхал, а то бы я должен был явиться, – отвечал я, – прошу прощения, а также и за мой костюм. Куда же ты так, нарядился?

– Собственно к тебе – и никуда более! С полчаса как приехал и подумал: завтра явится Жиркевич – совестно будет его принимать. Нарядился – и у ваших приказаний. Дашь мне что-нибудь пообедать?

– Хорошо, но я полагаю, что ты поедешь еще к Штадену и к Философову?

– Ни мало, совсем и не думаю, целый день буду у тебя. Оставлю все до завтра; а теперь распорядись послать за сюртуком.

Сумароков разоблачился… Подали щи, кашу и кусок жареного мяса.

– Кончено, хочешь снова? – спросил я.

– Неужели это всегдашний твой обед?

– Нет, брат! Нарочно для тебя приготовлен. Я тебя ждал из Петербурга и хотел похвастаться!..

Слезы навернулись на глазах благородного сослуживца. Проговоривши о былом, Сумароков коснулся и настоящего, т. е. завода, и вот какой ответ он получил от меня:

– Я, брат, сам теперь служу при заводе. Открой зло – я участник и ответчик с другими! Более ничего тебе не могу сказать. Ройся! Может быть, что-нибудь и сыщешь.

На другой день начались обыкновенные смотры, расспросы – одним словом, вся форменность. Железо в правильных кучах, медь горой, дерево в ярусах, оружие, как у барышни кокетки на туалете; оружейники в красных рубахах, с подвязанными глянцевыми ремнями волосами, претензий никаких! Денежная сумма если не в наличности, то в неопровержимых документах; дела подобраны, подшиты и перевязаны форменным шнуром; в правлении красные блестящие шкапы, повсюду вид устроенной английской машины! Завод от ветхости теряет, невзрачен – для этого все полы усыпаны чистым песком и стены выкрашены. Чего желать более? Все прошло благополучно!.. По выезде ревизора обратно в Петербург не более как через 5 минут явился ко мне Штаден и с горячностью начал жать мне руки:

– Благороднейший человек! – вскричал он. – Вот когда я узнал тебе цену! Если бы хотел – мог погубить!

– Обидно для меня слушать, – отвечал я улыбаясь, – что вы теперь только находите меня благородным. Я о себе так давно уже думаю!..

Могу смело уверить, что деятельность движения заводских работ никто не мог так скоро возбудить из их апатии, как Штаден. Имея от природы большие наклонности и страсть к механическим занятиям, хотя без всяких технических сведений, он при живости своего характера и смышлености в самое короткое время ознакомился до тонкости со всеми подробностями оружейных работ. С точностью и почти безошибочно определял, какого качества и какое количество материалов требуется для известного изделия и время, нужное для работ, кои исполняются, так что сами мастера не могли никогда с такой ясностью и точностью выполнить, что делал Штаден. Находясь с самого раннего утра на заводских работах, единственно из страсти к ним, и беседуя с каждым настоящим мастером подолгу, расспрашивая все обстоятельно, что относится до его мастерства, он довел работы до такой отчетливости и чистоты выделки, что оружейные части, выделываемые штампами и машинами в тысячах, перемешанные между собой, каждая отдельно, по своему назначению, приходились не только к назначенным своим частям ружья, но и ко всякому другому ружью. Оружейники из нищих сделались привольными, обстроились, и с улучшением их внутреннего быта уменьшались разврат и пьянство. Сам же Штаден всегда был ревностным и знающим двигателем вверенной ему части, не упуская случаев, где можно было поживиться на счет казны. Но если мало-мальски получал какое-либо неудовольствие со стороны начальства за свои действия или отказ в новом для него поощрении, тогда тотчас становился эгоистом. Старался мешать и препятствовать делам и перечить своим подчиненным, беспрестанно на все роптал и уже изыскивал все средства вытягивать то для себя, чего прежде и в голову ему не приходило. (Пример тому будет ниже.) Впрочем, с ним можно было ладить, и при надлежащем к нему внимании он мог бы принести гораздо более пользы, нежели сколько по своему корыстолюбию наносил казне вреда и ущерба.

За год до назначения моего на завод размыло перемычку, удерживающую резервуар воды, и через то последовало общее разрушение плотины; сделано было распоряжение к исправлению оной – и завод целое лето оставался без действия. По окончании поправок, произведено было освидетельствование и, как должно полагать, довольно поверхностное. Весной заперло резервуар накоплением воды. Оказалась течь, и потребовалась новая поправка, оцененная приблизительно в 10 тыс. рублей. Завод же опять остался без действия. По настоянию директора артиллерийского департамента новая передержка обращена была на счет виновных, которыми признаны были Философов и Штаден. Не помню, кто был производителем работ и кто производил освидетельствование, но только большая часть взыскания пала на долю Штадена, и вычет из его содержания производился во все время моего служения при заводе, следовательно, все это время Штаден находился в большом огорчении.