Книга Участие Российской империи в Первой мировой войне (1914-1917). 1917 год. Распад - Олег Айрапетов

Вслед за Керенским к собравшимся обратился Максимов: «Граждане, военные и рабочие! Можете ли вы обещать министру без погон, министру из рабочих, что вы будете исполнять его приказы лучше, чем исполняли приказы министров, генерал-адъютантов царя?» Из зала закричали «Обещаем!»: судя по всему, участники встречи были весьма довольны друг другом56. Зал клялся защитить свободу и республику, кричал «Ура!», депутаты передавали в президиум для Керенского Георгиевские кресты «в знак преданности и уважения». Тот принимал их с благодарностью57. В тот же день министр вернулся в Петроград и провел встречу со 2-м Балтийским экипажем. И здесь его ждали овации58.

Картина была впечатляющей: казалось, новый военный и морской министр явно мог опереться на новую дисциплину, новую армию и новый флот. Впрочем, так только казалось. Не все было так просто. В Гельсингфорсе, в частности, министру задали вопрос относительно того, когда же будут опубликованы секретные договоры России с союзниками, на что тот ответил уклончиво. Керенский заявил, что эти документы должны быть преданы публичности всеми одновременно, в результате чего сразу же был выставлен большевиками противником открытой и честной политики59.

Одним из первых шагов Керенского на воинском поприще стала публикация «Декларации прав солдата» 10 (23) мая. 11 (24) мая она была введена приказом министра по армии и флоту. Некоторые ее положения звучали как весьма похвальная декларация, как, например, статья 8: «Взаимоотношения военнослужащих должны основываться при строгом соблюдении воинской дисциплины на чувстве достоинства граждан свободной России и на взаимном доверии, уважении и вежливости». При этом статья 9, отменявшая обязательную ранее словесную этику армии, вводила вместо нее новую, иногда звучавшую странно для все еще воевавшей армии. Так, например, вместо старорежимного «так точно» предполагалось отвечать «да» или «постараемся»60. Последняя форма ответа отнюдь не предполагала категоричности при выполнении отданного приказа. Документ, фактически заменявший Устав, стал новым, довольно мощным ударом по сторонникам сохранения дисциплины, но тем не менее недовольство Керенским слева постепенно нарастало.

Эффект «Декларации…» был недолговечен, ее содержание не удовлетворяло и большевиков. Им была нужна безбрежная демократия. «Выборные войсковые комитеты, – писал в «Правде» 16 (29) мая Г Зиновьев в статье с показательным названием “Декларация прав или декларация бесправия.

Вниманию солдат”, – имеют право внутреннего самоуправления. Это хорошо. Но выбирать своих начальников солдаты не имеют права. А между тем без этого говорить о демократической армии просто смешно. Какая же это декларация прав? В этом самом важном, самом больном вопросе это декларация бесправия для солдат и декларация прав для командиров… Обидно и больно читать важнейшие пункты “декларации прав”. Не это называется демократизировать армию, гражданин Керенский»61. Очевидно, с последним доводом Зиновьева Керенский был согласен.

Он готовился к снятию одиозного для большевиков и для себя Главковерха. С приходом Керенского в Военное министерство значительно ускорилось принятие положения о военных комиссарах в армии. Оно было разработано Петросоветом еще в апреле, но тормозилось Ставкой. Разумеется, Алексеева не могли устроить такие положения, как неподконтрольность комиссаров военному командованию и Военному министерству (только Петросовету). Теперь «Положение.» было принято военным министром и направлено в Ставку для исполнения. Комиссар назначался по согласованию с Военным министерством, но оставался в подчинении Петросовета62.

Аппарат, который интриган нового государственного порядка явно собирался использовать для контроля над армией, был создан. Оставалось только одно – показать себя подчиненным. На следующий день после издания «Декларации прав солдата» «министр из рабочих» проезжал через Могилев по пути на фронт. Почему-то поезд Керенского прибыл в этот город в 5 часов утра и на встречу с собой, в поезд, «заложник демократии» пригласил только начальника штаба Ставки – генерала Деникина. Впрочем, разговор был почти бессодержательным, за исключением одного. Так же, как и Гучков, Керенский начал с желательности чистки верхов армии, назвав прежде всего имена генералов Гурко и Драгомирова. В Ставке воцарилось напряженное ожидание. Оно было небезосновательным63.

Фигляр власти в армии

Кроме обычных для себя интриг, новый министр занимался еще одним делом: он готовил успехи на фронте, которые должны были доказать всем правоту выбранного победившей демократией курса. Делал он это так, как мог, то есть много, часто и красиво призывал к действию. В пример своим подчиненным он готов был поставить самого себя. 12 (25) мая Керенский подписал приказ по армии и флоту о подготовке к переходу в наступление: «Воины, офицеры, солдаты и матросы! В великий грозный час жизни родины нашей воля народа призвала меня стать во главе вооруженных сил Государства Российского. Безмерно тяжело новое бремя мое, но, как старый солдат революции, беспрекословно подчиняясь суровой дисциплине долга, я принял перед народом и революцией ответственность за армию и флот. Все вы, воины свободной России, от солдат до генерала, выполняете тяжкий, но славный долг защиты революционной России. Только этот долг – помните это. Но, защищая Россию, вы боретесь за торжество великих идеалов революции, за свободу, равенство и братство. Ни одной капли вашей крови не прольется за дело неправды. Не для захватов и насилий, а во имя спасения свободной России вы пойдете вперед, туда, куда поведут вас вожди и Правительство. Стоя на месте, прогнать врага невозможно. Вы понесете на концах штыков ваших мир, право, правду и справедливость. Вы пойдете вперед, свободные сыны России, стройными рядами, скованные дисциплиной долга и беззаветной любви к революции и родине»1.

Вслед за этим призывом министр отбыл в Севастополь и далее отправился в многочисленные поездки по армиям, призывая готовиться к защите завоеваний революции. Его бурно приветствовали2. Предшественнику триумфатора было уже не до аплодисментов. 16 (29) мая в Москве открылся 3-й съезд военно-промышленных комитетов. Около тысячи делегатов, представители Земгора, различных общественных организаций и правительства слушали речь Гучкова. Тот говорил о том, что к старому возврата уже нет, и о сильнейшем разочаровании совершившимися изменениями: «Господа, положение страны тяжелое, но не безнадежное. Наш долг – работать до конца, и пусть наша последняя надежда исчезнет с последним дыханием нашей жизни… Нам не на кого возлагать теперь ответственность. Вся ответственность лежит теперь на наших головах, и пусть не заклеймят нас грядущие поколения проклятием за то, что мы в этот тяжкий день испытаний, который выпал на долю нашей родины, оказались не на высоте»3. Следующий оратор – Коновалов – был гораздо менее патетичен. Он заявил, что страна находится накануне катастрофы, в которую и провалится, если руководство Советами не справится с движением масс4. Руководство это в лице нового военного министра находилось в пути.

Поездка на фронт в новом качестве была весьма важна для Керенского. Это был его первый контакт с армией в новом качестве. На Юго-Западный фронт военного министра сопровождали представители союзников Альбер Тома, генералы Ниссель и Нокс5. Керенскому чрезвычайно важно было продемонстрировать свои способности перед ними, и он делал для этого все возможное. Иногда он терял абсолютный контроль над толпой, иногда, как и Гучкову, ему удавалось повести ее за собой. Впрочем, это было не столь важно. «Слова не могли бороться с фактами, – оценивал сложившуюся ситуацию Деникин, – героические поэмы с суровой прозой жизни. Подмена Родины Свободой и Революцией не уяснили целей борьбы. Солдатская масса, падкая до зрелищ и чувствительных сцен, слушала призывы признанного вождя, и он, и она воспламенялись “священным огнем” с тем, чтобы на другое же утро перейти к очередным задачам дня: он – к дальнейшей “демократизации армии”, она – к “углублению завоеваний революции”»6.