Книга Больше, чем это - Патрик Несс

— Вообще-то и правильно. Это ведь ее рук дело. Если бы не она…

— Сет, — перебил его Эйч.

Сет замолчал. Как-то нехорошо засосало под ложечкой от тона, которым Эйч произнес его имя.

— Что?

— Ты никогда не задумывался, откуда у нее-то эти снимки?

— В смысле?

Эйч снова принялся теребить перчатки, комкать неловко в руках.

— Думаешь, Гудмунд просто так, по забывчивости, телефон без присмотра оставил? Протупил, да? Наш-то вундеркинд? — пробормотал он.

— Хочешь сказать… — Голос Сета оборвался, пришлось начать заново. — Хочешь сказать, он сам его дал Монике?

Эйч помотал головой:

— Нет, Сет, не то.

— Тогда что?

Эйч нехотя вздохнул поглубже:

— Ты же помнишь, как она всегда заигрывала с Гудмундом? И он с ней в ответ?

— Ну, да, Моника по нему страдала. — Сет заметил, как дернулся Эйч. — Прости, конечно, давай без обид, она была с тобой, и отлично, но ты же сам знаешь…

— Да, — грустно кивнул Эйч. — Знаю.

— Поэтому она так и поступила. Даже мне призналась. Узнала про меня с Гудмундом, заревновала, и вот…

— Она узнала, потому что сама с ним спала.

Фраза повисла в воздухе, словно написанная, казалось, ее можно прочитать.

Можно, но глаза отказывались.

— Что? — наконец выдавил Сет.

— Она мне сказала. В итоге. Вчера вечером. — Он нахмурился. — Когда бросила меня. Сказала, что обнаружила снимки, когда ночью взяла телефон, чтобы сфотографировать их вдвоем. — Эйч совсем истерзал несчастные перчатки, вот-вот порвет. — И они, кажется, поссорились. И, типа, он сказал, что спит с ней только потому, что ей это нужно. Что она ему дорога как друг, и он не знает, как ей помочь, поэтому дает ей желаемое, потому что… — Эйч пожал плечами. — Потому что она этого желает.

Вокруг все словно застыло. И словно никогда больше не оттает. Вечная стужа.

И пустота.

«Я не могу быть всем для кого-то, — сказал Гудмунд в тот последний вечер. — Даже для тебя, Сет».

Самая большая ошибка Гудмунда. Что он не мог заменить кому-то весь мир.

Но все равно пытался.

— Зачем ты мне это рассказываешь? — спросил наконец Сет.

— Потому что это правда. И я думал… не знаю… — Эйч вздохнул. — Может, тебе теперь будет легче, что он уехал.

— Нет. Совсем не легче.

Эйч в волнении взъерошил волосы:

— Черт, Сет, я рассказываю тебе, потому что… почему все должны терять всех сразу? Мы же дружили. Ну, накосячил кто-то. Не сказал то, что должен был сказать, и сделал то, чего не должен был делать, но, блин, людям же нужно. Я знаю. Нужно то-то и то-то, зачем — они сами не в курсе, просто нужно, и все. Мне, по большому счету, до лампочки, что она с ним спала. Гораздо страшнее то, что она меня бросила, потому что кто у меня теперь останется-то?

Он посмотрел на Сета, и Сет увидел, какой он потерянный.

— У меня было трое друзей, лучших друзей, а теперь что? Никого. Одни ушлепки, которые считают, что я наполовину голубой, и никак с этой темы не слезут.

Сет медленно осел в кресле, внутри по-прежнему все рвалось в клочья.

— Зачем ты пришел, Эйч?

— Не знаю, — простонал в отчаянии Эйч. — Думал поделиться. Правдой. Говорю же, думал, тебя отпустит, если узнаешь.

Сет молчал, глаза отказывались смотреть на Эйча. Тот подождал еще немного и, больше ничего от Сета не дождавшись, надел перчатки.

— Похоже, он по-настоящему тебя любил, — выговорил Эйч. — По крайней мере, ей так показалось.

На этом Эйч ушел. Входная дверь открылась и закрылась.

Сет остался один.

Через какое-то время — он не знал какое — Сет встал и поднялся по лестнице, едва отдавая себе отчет в том, что делает. Оуэн все так же ждал на пороге, сжимая в руках кларнет:

— Послушаешь теперь мою песню?

Улыбка до ушей, на голове кавардак.

Сет прошел в комнату, даже не взглянув на него.

— Я ее для тебя сочинил, потому что ты был совсем грустный.

Оуэн поднес кларнет к губам и заиграл. Сет закрыл перед ним дверь. Это его не остановило. Неожиданно мелодичный проигрыш повторился несколько раз и довольно бегло, но Сет, не слыша ничего вокруг, просто сел на кровать.

Внутри сплошная пустота.

И странное спокойствие.

Он сам не заметил, как начал уборку в комнате.

Потом надел куртку.

И отправился к океану.

74

Томаш бледный как мел.

— Мистер Сет… Ты научился, что никому нельзя доверять. Очень горький урок.

— Да нет, это не совсем…

— Прости, — перебивает Реджина, пряча недоумение, — но я не понимаю, почему именно это стало последней каплей.

— Ну как же! — поражается Томаш. — Ведь этот Гуманоид оказался совсем не тем, кем Сет его считал.

— Я, конечно, не хочу преуменьшать и все такое, но…

— Но Томаша убили, — договаривает за нее Сет, — тебя столкнули с лестницы. А меня всего лишь бросили. Разбили сердце.

— Разбитое сердце — это тоже больно, — изрекает Томаш. — У меня сердце разбилось, когда я очнулся тут, без мамы. Очень больно.

— Я не утверждаю, что не больно. Но все-таки слегка…

— Перебор, — заканчивает Сет. Он снова барабанит пальцами по крышке гроба, собираясь с мыслями. — Помните, мы говорили о том ощущении, будто должно быть что-то еще?

Какая-то другая жизнь помимо того убожества, в котором мы существуем?

— Ага, — нерешительно подтверждает Реджина.

— Так вот, я считал, что нашел ее. Мне казалось, Гудмунд и есть мое «еще». И плевать, что вокруг сплошное дерьмо. С Оуэном, с родителями и даже с травлей в школе. С этим всем можно было жить, пока у меня был он. Он был мой и больше ничей. Мы запирались в своем собственном мире, о котором никто не знал и куда больше никого не пускали. Это было мое «еще», понимаешь? Благодаря ему остальное можно было как-то вытерпеть.

— Но оно оказалось не только твоим. — В голосе Реджины появляется понимание.

— Я думал, самое худшее — это когда увезли Гудмунда. Как выяснилось, нет. Самое худшее было узнать, что он и до того мне не принадлежал. И на какое-то время в этот жуткий, невероятно дерьмовый день в дерьмовом городишке на дерьмовом обледеневшем берегу штата Вашингтон у меня не осталось ничего. Совсем ничего. То единственное, что меня грело, и то отобрали.