Книга Императорский Балтийский флот между двумя войнами. 1906-1914 гг. - Гаральд Граф
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Да, мне жаль было покидать «Амур» и мою команду, с которой я сработался и которая, я знаю, полюбила меня. Но более всего жалко было расставаться с Михал Михалычем, он завоевал все симпатии.
Покинув «Амур»[263], я должен был сейчас же явиться на новый корабль. В это время Артиллерийский отряд находился в Ревеле, и мне приходилось ехать туда. Правда, всего лишь на три недели, но это короткое пребывание вне Кронштадта, где находилась моя жена, меня тогда по понятным причинам не веселила.
Артиллерийский отряд мне был совершенно не знаком, так как, будучи минным специалистом, я не имел к нему касания, да и никогда на учебных кораблях не служил. Хотя я был назначен старшим минным офицером линейного корабля, но сам корабль был совсем устаревшим и не имел никакого минного вооружения. В моем ведении оказались лишь три динамо‑машины, связанное с ними электрическое освещение и два прожектора. Кроме того, мне предстояло нести дежурства по кораблю, но не вахты. Такой ограниченностью обязанностей я, с одной стороны, был доволен, так как это позволяло мне спокойно готовиться в Академию, но, с другой стороны, после ответственного положения, которое я занимал на «Амуре, казалось скучным.
Командиром корабля был каперанг Лазарев[264], георгиевский кавалер, бывший командир одной из канонерских лодок в Порт‑Артуре. Он был примерным отцом многочисленного семейства, которое проживало в Петербурге, а лето проводило в Ревеле, и он всегда стремился к семье. Командир был потомком знаменитого адмирала Лазарева и очень этим гордился. Сам по себе он был каким‑то замкнутым и мрачным человеком, и мы его мало видели. Он проводил все время в своем роскошном помещении и только изредка выходил на палубу и гулял по юту. Впрочем, занимая должность командира учебного корабля и не имея других обязанностей в отряде, ему было не слишком много дела. Летом корабль выходил раза три в неделю на комендорские стрельбы, а в другое время на нем велись занятия с учениками‑комендорами. Зимой же он служил лишь для их жизни, и занятия велись в береговых классах. В общем, Лазарев не пользовался большими симпатиями офицеров.
Но зато яркой личностью был старший офицер – капитан 2‑го ранга Эммануил Сальвадорович Молас[265]. Он по происхождению был греком и унаследовал много греческого характера. Он был тоже георгиевским кавалером – энергичным, работоспособным и храбрым офицером. На нем лежал распорядок всей внутренней жизни корабля, и командир в это не вмешивался. На корабле помещалось более шестисот человек команды, и надо было класть много труда, чтобы поддерживать чистоту и порядок. Это тем более было трудно, так как главную массу составляли ученики, которые в судовых работах не участвовали.
Будучи очень добрым, но чрезвычайно вспыльчивым, он нагонял страх на матросов. Его назначение на учебный корабль было неудачным, и он гораздо большую пользу мог бы принести на такой же должности на боевом корабле. Здесь его усилия разменивались на мелочи и он зря изводил себя и портил и так больное сердце.
Во мне большой интерес возбуждали его отношения с командой. Он знал каждого матроса и хорошо разбирался в их качествах. Плохой элемент был у него на особом счету. Молас держал его в ежовых рукавицах. В тоже время они знали, что он стремится их исправить и по своей доброте никогда не применит самой суровой кары, то есть отдачи под суд. Поэтому его уважали и до известной степени любили.
Молас считал, что сидение по тюрьмам и нахождение в дисциплинарном батальоне плохого человека не исправит, а сделает еще хуже. Хотя матросы это учитывали и боялись «старцера», но нет‑нет, да кто‑нибудь срывался: напьется на корабле и наскандалит, то удерет с корабля и учинит где‑нибудь драку.
После этого в каюте старцера начиналось суровое объяснение. Молас кричит и бранит виновного последними словами, а то, выведенный из себя, даст хорошую затрещину. Но после этого отходит. Виновный же ничуть не обижался. А наоборот был весьма доволен, что дело приняло такой оборот и таким образом до суда никак не дойдет. Они говорили про Моласа, что он человек справедливый и зря не погубит, ну а не наказать нельзя, раз проступок совершен.
Помню, как Молас «лечил» от запоя одного кондуктора. Этот порок губил его, и ему угрожало исключение со службы. Работник он был хороший, да и человек не дурной, к тому же имел жену и детей. Моласу стало его жалко, ведь выгонять со службы – человек пропадет, и что тогда будет с семьей? Вот он и начал «лечить» по своему методу. Как только ему докладывали, что кондуктор запил, он сейчас же приказывал ему явиться к себе. Дверь каюты плотно запиралась, и оттуда слышались заглушенные звуки ругани и отчитывания. Затем звуки повышались и переходили в крик, и, очевидно, происходило и более энергичное воздействие. Затем дверь открывалась и из каюты стремительно выскакивал красный и сконфуженный кондуктор. Если кто‑нибудь шел ему навстречу, то он старался принять вид, точно он удостоился со стороны старцера особой похвалы. «Лечения» хватало на пару месяцев, и кондуктор опять «заболевал», курс лечения повторялся, с тем же успехом. Пока Молас был старшим офицером, он держался, но с его уходом стал опускаться, и ему пришлось уйти со службы.
Молас был строг и с офицерами, но, конечно, с ними ему приходилось себя сдерживать. Все же случалось, что вспылит и наговорит кучу неприятного, а потом чувствует свою вину и старается задобрить. Мы его очень любили.
Командир за спиною Моласа чувствовал себя, как за каменной стеной, и всецело ему доверял. Властолюбивому Моласу это нравилось, и он прощал командиру, что тот из эгоизма его отпускал к семье хорошо если раз в три месяца, и то тогда, когда видел, что старший офицер совершенно измотался и с трудом сдерживает нервы.
Даже по наружному виду Молас был характерной фигурой – среднего роста, плечистый, с бачками николаевских времен. Он всегда ходил в коротких сюртуках, какие носились лет сорок тому назад.
Когда я в Ревеле явился на корабль, то слушатели уже были списаны и остался лишь судовой состав – два артиллерийских офицера лейтенанты Унковский[266]и Рейнгард[267]и несколько молодых мичманов, для несения вахт. Кроме того, конечно, были старший механик[268], доктор[269]и судовой священник (иеромонах о. Серафим).
