Книга Хроника смертельного лета - Юлия Терехова

– Тогда есть смысл позвонить следователю, который это дело ведет, – в итоге решил он. – Пусть сам на все и посмотрит.

– И нашим из отдела, – добавил Глинский и пошел на лестницу, чтобы связаться с коллегами. Сначала он сообщил об убийстве Зубову, а потом позвонил Сергееву. Тот без особого восторга, даже, пожалуй, уныло, пообещал, что приедет через полчаса и чтоб без него осмотр не начинали.

Когда Глинский вернулся в квартиру Смолиных, тело уже вытащили из воды и над несчастной Вероникой склонился медэксперт, приехавший к тому времени.

– У нее сломаны шейные позвонки, – констатировал он, – такое повреждение – не редкость при несчастных случаях в ванне.

– А то, что женщина принимает ванну с накрашенными глазами и помадой на губах – тоже не редкость? – ехидно спросил Глинский. Медэксперт обиделся.

– Я лишь констатирую факты, – резко ответил он, – а остальное – не моя епархия. Я сделаю вскрытие и сообщу вам его результаты, а уж выводы из этих результатов делать – увольте!

Глинский пожалел, что нагрубил ему. Следовало извиниться.

– Извините, я сказал ерунду.

– Не такую уж ерунду ты и сказал, – вставила Лена, – действительно, надо быть полной дурой, чтобы принимать ванну с косметикой на лице. И зачем она красилась? Я даже ресницы не крашу в такую жарищу. А у нее еще и тени, и подводка…

– Тогда простите меня за тон, – еще раз извинился Глинский.

Он вышел из ванной и увидел, что дверь в одну из комнат чуть приоткрыта. Он заглянул в нее и увидел старика, недвижимо лежащего на постели. В комнате пахло болезнью и страданием. Виктор понял, что это и есть Вероникин отец, разбитый параличом. Несчастный старик! Он повернулся к врачу скорой помощи, все еще смолившего у открытой двери в квартиру.

– Этот человек – ваш, – заявил он.

– Еще чего! – злорадно осклабился тот. – Нас не для этого сюда вызвали. Меня, вообще, считай, здесь нет. Уехал.

– Значит, так, – у Виктора внутри все заклокотало от гнева, – или ты, урод, заберешь старика с собой и отвезешь его в больницу, а потом мне лично доложишь номер этой больницы, или я тебе такую веселую жизнь устрою, что мало не покажется!

Что Глинский мог сделать этому равнодушному и малоприятному человеку – непонятно, но тот испугался. С ментами лучше не связываться.

– Ладно, ладно, – пошел он на попятную, – но носилки-то поможешь вниз спустить?

– Помогу, – с облегчением ответил Виктор. – Без проблем. Тащи носилки.

В коридоре он столкнулся с медэкспертом. Тот хмуро буркнул:

– Похоже, ты прав. За исключением сломанной шеи – никаких видимых повреждений. Без вскрытия трудно говорить наверняка, но если б она поскользнулась, то, прежде всего, ударилась бы. А на ней – ни одной гематомы…

Виктор выслушал медэксперта без комментариев. Выводы того только подтверждали его уверенность в том, что Веронику прикончили, и сделал это не кто иной, как безжалостный «поклонник» Екатерины Астаховой. А тот факт, что не соблюден ритуал, говорит о том, что Веронику просто убрали, как ненужного свидетеля.

Получив сообщение от Виктора, Зубов с досадой вспомнил чью-то мать и отправился по знакомому адресу. Он побродил по квартире Вероники, с грустью проследил за тем, как небритый врач и Виктор, переругиваясь, разворачивают тяжелые носилки в узком коридоре. На глаза ему попалась сумка на вешалке в коридоре – дешевая сумка из протертой до ткани искусственной кожи. Он заглянул внутрь и достал тощий кошелек с парой сотен, пустой полиэтиленовый пакет, аккуратно сложенный, ключи от квартиры и – паспорт. Майор раскрыл его – паспорт на имя Вероники Муфтяк. Если принять как данность, что это не несчастный случай, а убийство, то чем же она помешала убийце? Ведь она так никого и не опознала, а проведенная проверка показала, что ни она, ни ее брат никак не пересекались ни с одним из свидетелей по делу о кровавом любителе оперы, за исключением того, что Смолин и Булгаков работали в одном месте – весьма, надо сказать, недолгое время. Бросив взгляд на часы, майор понял, что если он хочет попасть к Астаховой, то нужно отправляться немедленно. Или отложить на завтра. Но кто знает, что несет с собой это «завтра»? И будет ли оно у этой несчастной женщины?

– Простите, что так поздно… – Перед ним стояла высокая женщина, с темными, без намека на седину, коротко стрижеными волосами, идеально гладкой кожей и карими глазами, большими, как у Бемби. Понятно, это мать Катрин. Зубов сам ее еще не видел. Может, разговор с ней что-нибудь даст?

– Проходите, – мимолетная улыбка сделала ее похожей на дочь.

– Я пришел поговорить с Катей, – сказал Зубов, переступая порог. – Но с вами тоже с удовольствием бы пообщался.

– Думаю, знаю, о чем, – кивнула она. – Так с кем сначала – со мной или с ней?

– А Катя не спит?

– Нет, она занята переводом. Летом курсы закрываются, и она берет переводы. Не представляю себе, чего она там сейчас напереводит…

– А что с ней? – нахмурился Зубов.

– Сами увидите, – Астахова пригласила майора пройти на кухню и пошла звать Катрин.

Увидев ту, Зубов был шокирован. Он помнил ее как цветущую молодую женщину, смотреть на которую – одно удовольствие, несмотря на синяки и ссадины. Сейчас перед ним стояло измученное существо с заплаканными глазами, впалыми щеками, бледная тень той Катрин.

– Катрин, – произнес он и сам опешил от того, что назвал ее так. Он тут же извинился.

– Ничего, – равнодушно ответила она. – Я привыкла, что меня так называют. Если иначе – даже как-то некомфортно.

– Вы не в лучшем состоянии. Если хотите, отложим разговор. Хотя лучше бы нам поговорить сейчас…

– Тогда поговорим, – обреченно кивнула она. – Вы специально ехали. Но спасибо, что вы так добры ко мне…

– Произошло несчастье, Катрин.

Она подняла на него наполненные тоской глаза.

– Что еще?..

– Погибла Ольга Вешнякова, – коротко ответил майор.

Катрин опустилась на стул так, словно ей отказали ноги. Она сидела прямо, уставившись куда-то в одну точку.

– Когда? – ее губы еле шевелились.

– В ночь с двадцать второго на двадцать третье июня.

Губы Катрин побледнели. Потом она заговорила чуть слышно:

– Она была такая…

– Какая?..

– Темная… – Катрин опустила глаза и уставилась на свои колени. – С одной стороны – самоуверенности выше головы, а с другой – вопиющая необразованность… Мы подшучивали над ней – иногда жестоко. Однажды…

Июнь 1996 года, Москва, МГУ

…Это случилось на втором курсе, в летнюю сессию. Предстоял сложный экзамен по истории искусства. Катя совсем не волновалась – это был один из ее любимых предметов. А вот Олечка Вешнякова почему-то стояла бледная и нервно прижимала к себе толстый учебник.