Книга Еда и патроны. Полведра студёной крови - Вячеслав Хватов

– Видение было мне. На два уровня вниз и направо ожидают нас врата в рай земной…

– Чего, опять приход у тебя? Накрыло? То-то я смотрю, взбледнул чего-то ты. Поначалу подумал, грибы бабкины сушёные брюхо твоё скрутили, а оно вон как. По мозгам шандарахнуло.

– Попустись, Ткач. Шутка это. Идём вниз. Всё равно выбора у нас нет.

Наверное, не одна сотня лет приёму, когда на дорогу выбрасывается пустой кошелёк на веревочке, который чудесным образом движется и приводит жадного прохожего к неприятностям за углом. Мы с Ткачом тоже оказались в этой огромной многоуровневой ловушке, влекомые жаждой наживы, совсем как тот глупый прохожий. Ставки, конечно, были разные, но суть-то одна.

Примерно через три часа наших блужданий по четвёртому сверху уровню мне стало казаться, что за нами кто-то наблюдает. Ткачу ничего говорить не стал, дабы не раскормить его паранойю до чудовищных размеров, но дробовик свой взял поприкладистее. Напарника я пропустил немного вперёд, потому что постоянные метания луча его фонаря заставляли привыкать мои глаза к темноте раз за разом, мешая сосредоточиться на остальном. Поэтому и без того запоздалый возглас Ткача пробился к моему занятому адаптацией изображения мозгу с большой задержкой. Массивная металлическая дверь закрылась у нас перед носом. Секундой позже её судьбу повторила и та, через которую мы только что вошли. Мышеловка захлопнулась, а сыра мы так и не увидели.

– Какого хуя происходит? – Ткач взял автомат наизготовку и встал на колено, озираясь.

Лишняя суета. Нас отрезали в абсолютно пустом коридоре, не имеющем ни оконных проёмов, ни люков. Только вентиляционные решётки, в которые не смог бы просочиться даже Красавчик.

Читал, что две с лишним тысячи лет назад элитных вояк отбирали, без предупреждения окуная их по уши в дерьмо. Например, бросали в клетку со львом. Если лицо солдата белело, он шёл лесом. Если краснело – добро пожаловать в элиту! Вся херня в том, что организм разных людей по-разному реагирует на такую встряску. У кого-то кровь отливает от башки, и он впадает в ступор. Те же, чей кровоток устремляется к мозгу с удвоенной силой, приобретают способность решать возникшие проблемы за долю секунды.

Должно быть, моя рожа здорово раскраснелась, потому что серое вещество тут же нарисовало мне план действий. Первым пунктом в нём значилось: «Убить Ткача». Вторым: «Спустить с туши кровь». Третьим: «Терпеливо ждать подвижек в сложившейся ситуации, подкрепляясь товарищем». Но приступить к его реализации не удалось.

Через секунду-другую после щелчка в запирающем механизме двери я ощутил лёгкое движение воздуха, за которым пришёл резкий едкий запах. Обсудить откуда и нахуя всё это, мы не успели. Ещё никогда в жизни я так быстро не засыпал.

Глава 27

– Ты обещал, что на этот раз его пайка будет моей, – проскулил кто-то, кого мне пока так и не удалось рассмотреть сквозь никак не разлипающиеся веки.

– Да нахуй она мне сдалась? У меня от этой консервированной фасоли уже изжога, – пробасили ему в ответ. – Получишь, как только с кухни придут за мисками. А так вдруг этот хмырь проснётся и запалит тебя. Мне проблемы не нужны.

– Сколько ещё ждать? Живот с голодухи сводит, – продолжал ныть первый.

Теперь я его разглядел. Невысокий, щуплый, лысеющий тип с сальным, прилипшим ко лбу хохолком, глубоко посаженными глазами и оттопыренными ушами. Одет в линялую чёрную робу и мешковатые штаны того же цвета, заправленные в стоптанные башмаки с высокими голенищами. Его собеседник – бородатый здоровяк в неопределённого цвета комбинезоне, натянувшемся на его пузе, как на барабане, – ковырялся щепкой в зубах и периодически рыгал. Этот ближайшие несколько часов от голодной смерти уже не умрёт. А вот плюгавый нацелился на плошку дурно пахнущей фасоли всерьёз. Моей, между прочим, фасоли. Испытав острый приступ рези в давно пустом желудке, я стряхнул с себя остатки сна вместе с дырявым солдатским одеялом и в последний момент выхватил из трясущихся костлявых рук оголодавшего прощелыги склизкую алюминиевую миску. Моему конкуренту что-то всё же досталось. Что именно, в тусклом свете масляного фитиля, чадящего в коридоре, разглядеть не удалось, но, скорее всего, это был кусок хлеба или галета.

– Ого! – произнёс толстяк, вскочив с деревянного табурета и отодвинув его подальше от решётки, отделяющей мою камеру от помещения охраны. – С этим нужно быть начеку. Вон какой живчик.

– Ничего, вот ребята Малая с ним поработают, и не будет живчиком, – захихикал тощий, после чего продолжил грызть свою добычу.

Опустошив отвоёванную миску, я огляделся. Всё убранство тесной каморки составляли грубо сколоченные двухэтажные нары, прикрученные к бетонной стене, стол и сидушка да параша в углу. Ткача нигде не было видно. Похоже, что таких камер, с решёткой вместо четвёртой стены, дальше по коридору ещё несколько штук, но все они пусты. По крайней мере, жрать приносили только мне одному.

– Слышь, красивый, – обратился я к своровавшему мой хлеб заморышу, с трудом подавив зевок, – сколько раз в день у вас кормят?

– В день? – Рожа паршивца вытянулась. – Тебе хавку ещё раз принесут послезавтра. Если доживёшь.

Ага. Значит, мои выводы об отсутствии Ткача преждевременны. Может, его кормят по чётным, а меня по нечётным.

– А какой вам интерес, если сдохну? Многого о том, что происходит там, наверху, и не узнаете. – Я встал и подошёл к решётке, стараясь незаметно обследовать запоры на предмет крепости.

– А у нас и без тебя есть…

– Заткнись! – рявкнул бородач. – С заключёнными разговаривать запрещено. Хочешь, чтобы тебя вышвырнули за пределы, как Сеньку Кислого?

Маленький мужичок осёкся на полуслове, весь сжался и потерялся в углу. Видимо, не было в жизни страшнее наказания для этого замухрышки, привыкшего с рождения шестерить за похлёбку, чем оказаться снаружи на вольных хлебах.

– А ты пошёл на место! – Толстяк неожиданно резво для его комплекции вскочил с табурета и ударил крепкой, блестящей отполированным деревом дубинкой по тому месту на решётке, где ещё секунду назад были мои пальцы.

Следующие два часа прошли в бездеятельной тишине. Тощий обиженно сопел в углу. Бородач сидел на табуретке, и было непонятно: то ли он дремлет, то ли в задумчивости. Я грыз ногти и прикидывал, с кого мне снимать шмот, потому что сидеть в исподнем среди бетона прохладно. Не подходили оба. Роба и брюки с заморыша на меня не налезут, а в комбинезоне толстяка я утону. Нет, его, конечно, надеть можно, но спотыкаться о волочащиеся штанины и путаться в рукавах… ну его нах.

Эти мои размышления прервал топот в дальнем конце коридора. Толстяк вскочил и вытянулся так, что его огромный живот вдруг исчез, словно и не было. Щуплый тоже уже стоял по стойке «смирно», дрожа и пошатываясь. Впрочем, из своего угла вылезать он не стал.

– Выводи «семнадцатого»! – прогремело под низкими сводами.

А и вправду, на стенке камеры, возле решётки, белой краской намалёвана цифра 17.