Книга Кентерберийские рассказы. Переложение поэмы Джеффри Чосера - Питер Акройд

Услыхав слова царевны, соколица издала еще более жалобный крик, чем прежде. Она рухнула с ветки, упала на землю и осталась лежать недвижима, как камень. Канака взяла птицу к себе на колени и стала легонько поглаживать ее, пока та не очнулась. Придя в сознание, соколица заговорила с царевной на своем птичьем языке:

«Верно говорят, что в добром сердце легко рождается жалость. Это ведь так естественно – ощущать чужое горе как свое. Все мы такое испытывали. Все мы об этом читали. Доброе сердце проявляет доброту. Я прекрасно вижу, милая Канака, что ты сочувствуешь моей беде. Прекрасная принцесса, природа наделила тебя даром сострадания, оно – одна из главных твоих душевных качеств. Ты образец женской доброты. Я даже не надеюсь, что мне когда-нибудь полегчает, но из уважения к твоему доброму сердцу я все тебе расскажу. Быть может, моя беда послужит примером и предостережением для других. Как говорится, побей собаку – и льва отвадишь. Поэтому, пока в моем тельце еще теплится жизнь, я открою тебе всю правду».

Пока птица говорила, царевна обливалась слезами; она так жалобно плакала, что соколица призвала ее успокоиться и прекратить свои всхлипывания. А потом со вздохом начала рассказ:

«Я родилась – да будет проклят день моего рождения! – и выросла на серой мраморной скале. Меня растили в такой холе, что ничто в мире не печалило меня. Я не ведала никакого горя, пока впервые не воспарила в небесную высь. Неподалеку от меня жил сокол – самец моего же птичьего роду-племени. Он казался благородным и честным, на самом же деле был коварен и двуличен. Своими веселыми и скромными повадками он всех дурачил; он всегда и всем стремился угодить. Кто бы догадался, что все это – притворство? Как говорится среди нас, птиц, он просто красил себе перья. Он был подобен змее, затаившейся среди ароматных цветов и готовой в любой миг ужалить, укусить. Он был лицемером в любви: улыбался и кланялся, соблюдал все правила и обычаи куртуазного вежества. Как под надгробьем, красиво высеченным из блестящего белого мрамора, прячется гниющий труп, – так и под личиной этого притворщика таился обман. Все в нем было внешнее, показное. Одному только дьяволу известна была его подлинная натура. Он плакался мне в перышки. Он вечно сетовал на печальную участь влюбленного. Он ухаживал за мной год за годом, пока наконец я не смягчилась. У меня слишком нежное сердце. Я чересчур доверчива. Конечно, я ничего не знала о его коварстве и даже испугалась, как бы он не погиб от любви. Я заставила его принести торжественную клятву. Я согласилась отдать ему свою любовь при условии, что моя честь и мое доброе имя останутся незапятнанными; я желала оставаться безукоризненной – и в частной жизни, и на людях. Итак, я отдала ему свое сердце, все свои надежды. Я думала, что он это заслужил. Когда он тоже дал клятву относиться ко мне с уважением, я приняла его как своего верного возлюбленного.

Но есть такая поговорка – древняя, как сама истина: „Честный человек и вор даже мыслят по-разному“. Когда этот сокол, эта лживая птица, увидел, что завоевал меня и пленил мое любящее сердце, он благодарно пал передо мной на колени. Верность была чужда ему так же, как тигру. Он стал клясться, что никогда еще не был так счастлив. Он говорил, что радуется больше, чем Ясон или троянец Парис. Ясон? К чему о нем вспоминать? Эта птица больше походила на Ламеха, который, если верить старинным книгам, был первым двоеженцем. С сотворения мира никто – ни один человек, из живых и мертвых, – не мог бы превзойти этого сокола подлостью. Он был искуснейшим притворщиком в целом свете. Все прочие мошенники не достойны были даже того, чтобы развязать ему сандалии! Он был князем вероломства. Нужно было видеть и слышать, как он тысячу раз благодарил меня.

Он безупречно разыгрывал свою роль. Даже самая умная женщина угодила бы в его сети. Маска словно приросла к его лицу. Белила и румяна лежали толстым слоем. И с виду, и на словах он был само очарование. Я полюбила его за ту любовь, что он питал ко мне, и за его правдивое, честное сердце. Если что-то его печалило, я так остро сопереживала, что едва оставалась жива. Так, со временем, я сделалась податливым орудием его воли; его воля была сильнее меня, и я повиновалась ему во всем – разумеется, не выходя за пределы разума и скромности. Я никогда не любила ни одну другую птицу так же сильно, ни даже в половину этой силы. И никогда уже не полюблю.

Так прожили мы год или два, и он вел себя хорошо. Но ничто не длится вечно. Фортуна вращает свое колесо. И вот настало время, когда ему понадобилось зачем-то улететь из наших краев. Конечно, я была вне себя. Не могу даже описать свои чувства. Их можно сравнить разве что со смертными муками. Я узнала, что такое горе: моя любовь улетела от меня.

В день расставания мой сокол казался очень опечаленным, и я подумала, что он страдает не меньше меня. Когда он заговорил, весь бледный от тоски, я поверила, что он в отчаянии. Но все-таки я не сомневалась, что он вернется ко мне, как только сможет. Я говорила себе, что это случится очень скоро. Он ведь улетал по каким-то делам, не просто так. И я, делая хорошую мину при плохой игре, старалась выглядеть веселой. Скрывая свою боль, я взяла его за руку и, призвав в свидетели cвятого Иоанна, сказала, что всегда останусь ему верна: „Я буду твоей вечно. И ты, прошу тебя, храни мне верность“.

Нет нужды передавать его ответ. Кто умел говорить благороднее, чем он? Кто умел поступать коварнее? „Тому, кто садится ужинать с дьяволом, нужна длинная ложка“. Есть ведь такая поговорка? И вот, произнеся маленькую речь, сокол покинул меня и полетел туда, куда собирался. Я даже не знаю, куда именно. Но, когда он остановился для отдыха, то наверняка в голове его мелькнула вот какая мысль: „Все твари на земле, – писал Боэций, – радуются, когда возвращаются к истинной своей природе“. Кажется, это сказал Боэций. Люди любят новизну. Это я знаю. Ты видела когда-нибудь птиц, живущих в клетках? Их кормят молоком и медом, хлебом и сахаром. Дно клетки им выстилают соломой – гладкой и мягкой, как шелк. Но стоит только отворить дверцу клетки – и что же? Конечно, птица улетит. Бросит свою чашку и бубенцы. Полетит в лес, где снова будет питаться червяками и разной дрянью. Ей нужна новая пища. Ей нужны перемены и новый корм. Какое уж тут хорошее воспитание!

Так случилось и с моим соколом. У меня и теперь еще слезы текут. Он – отпрыск благородного рода, благовоспитанный и ухоженный, увидел где-то по пути худородную коршуницу. И в тот же миг вежливый знатный господин влюбился в подлую падальщицу. Можно ли в это поверить? Разумеется, он мигом забыл обо мне. Он нарушил все свои клятвы и обещания. Итак, мой так называемый возлюбленный потерял голову из-за коршуницы. А я осталась одна, лишившись всякой надежды!»

И тут соколица вскрикнула и упала, словно мертвая, без чувств, на колени Канаки.

Царевна и ее свита были до слез тронуты бедой соколицы, но не знали, как ее утешить. Канака решила взять птицу домой. Она баюкала ее на коленях, прикладывала к ее ранам пластыри и бинты. А еще царевна собирала редкие травы в дворцовом саду и готовила из них мази и прочие лекарства; она всеми средствами старалась исцелить свою питомицу. Она даже устроила возле ее постели плетеный домик для отдыха, занавешенный синими бархатными лоскутами. Синий – это конечно же цвет верности. Снаружи эта плетеная клетка была выкрашена зеленым, а поверх зеленого фона были нарисованы все лживые птицы на свете: совы, соколы, похотливые воробьи. А еще там красовались для осмеяния портреты этих маленьких трещоток, которые зовутся сороками. Как же они любят сплетничать и браниться!