Книга Вирус бессмертия - Дмитрий Янковский

– Та ни! Товарищ Дроздов! Ничего я такого не зробыл, чтобы премию мне такую!..

– Партии виднее, Сердюченко. Бери! – потяжелев взглядом, сказал Максим Георгиевич и захлопнул дверцу.

«Эмка» тронулась.

Дроздов поежился и вернулся в дом, не дожидаясь, когда машина скроется за поворотом.

ГЛАВА 20

30 декабря 1938 года, пятница.

Пароход «Normandie». Атлантический океан

Карл доволок Еву до своей каюты. Втолкнул ее внутрь, шагнул через порог и запер за собой дверь.

– Раздевайся, – приказал он. – Сама! Иначе я все порву. Ты нужна мне голой и беззащитной. Да поскорее!

Карл вдруг перепугался, что она затянет время и у него снова начнется припадок слабости. Ева начала раздеваться, но делала она это заторможенно и без эмоций, как механическая кукла.

«Неужели никто не войдет, не прекратит этот ужас?» – кричала одна часть ее сознания.

«Разве ты не хочешь его?» – удивлялась другая.

Маленькая нерешительная душа с ужасом созерцала происходящее, не веря в его реальность. Душа не верила в то, что человек может быть таким… Таким беспощадным, таким отвратительным.

Но ее руки сами взялись за подол, подобрали его и потащили юбку вверх. Лиф платья был туговат, и заторможенная Ева замешкалась. Лицо ее похотливо улыбалось, а мозг недоумевал – что она делает?

Карл не выдержал и рванул ткань. Лиф затрещал по швам. Освободив девушку от платья, Шнайдер порвал на ней комбинацию, торопясь увидеть то, что скрывалось под всей этой требухой с рюшечками.

У нее оказалась неплохая фигура, возбуждающая круглая грудь и приятная курчавость между бедер. Ева стояла и, как идиотка, пожирала его сияющими похотью глазами. Но похоть эта была не ее, не Евы Миллер. Она была пленницей этой похоти и боролась с ней изо всех сил.

– А что будет, если я тебя ударю, кошечка? – спросил он, начиная злиться. – Ты по-прежнему будешь пожирать меня глазами? Потаскуха!

Для пробы он схватил ее за волосы и, крепко сжав пальцы, подтянул ее лицо к своему. Он почувствовал запах помады, выпитого мартини, почувствовал теплый запах женского тела. Но душа Евы Миллер молчала, стиснув зубы.

Карлу захотелось, чтобы она хотя бы возненавидела его.

Плоть фрау Мюллер уже не была ему нужна. Она уже не возбуждала его. Что толку в плоти? Это же мясо! Можно купить кусок говядины и получить от него точно такое же удовольствие. Главное – душа. А где она?

– Где ты ее спрятала, сука? – рявкнул Шнайдер и толкнул Еву.

Она упала на кровать и приняла самую обольстительную позу, на какую было способно ее тело без управления разума.

– Может быть, твоя душа там, куда стремлюсь я? – спросил он не столько ее, сколько самого себя. – Может, внутри твоей плоти, внутри твоей влажной горячей плоти – твоя душа?

Ева ничего не понимала, она извивалась, как молодая сытая тигрица.

Карл торопливо разделся, предвкушая предстоящее. Энергия, бурлившая в нем, достигла наивысшего накала, он готов был кинуться на Еву и вонзиться в нее, как брошенное копье.

Хотя, конечно же, возбуждал его не вид обнаженной женщины, не мысль о первом в его жизни соитии. В его мозгу раскинул треугольные лепестки вписанный в круг цветок, наполняя тело ни с чем не сравнимой силой. Карл почти перестал видеть – все поле его зрения заслонял огненный круг с треугольниками внутри. Вид этой фигуры, с одной стороны, вызывал необузданное сексуальное желание, с другой – давал возможность его немедленно удовлетворить, а с третьей не позволял ничего сделать, пока фигура перед мысленным взором не примет завершенный, совершенный вид. И он понял, что причина холодности Евы Миллер в этом.

– Черт! – выругался немец. – Проклятье! Надо ее нарисовать, иначе я с ума сойду. Эти треугольники разорвут мне мозг, если я не уложу их в строгом порядке. Надо дорисовать эту чертову фигуру и разделаться с этой замороженной девкой.

Вместо того, чтобы окончательно раздеться, он натянул брюки и застегнул пояс. Затем бросился к оставленному на столе карандашу и принялся рисовать в блокноте, пытаясь повторить узор видения. Но рисунки по-прежнему выходили убогими. Карл злился все больше, исчерчивая лист за листом. Наконец блокнот кончился. На последних листах линии получились гораздо ровнее, чем прежде, что оставляло надежду на более точное воспроизведение огненного знака.

Ева, что-то бормоча под нос, ползала по полу, то пытаясь одеться, то в недоумении начиная размахивать руками. Но Карл не обращал внимания на обезумевшую писательницу.

Он отбросил испорченный блокнот и принялся рисовать карандашом прямо на столе. Сначала он пытался начать с вычерчивания окружности, но вскоре вспомнил собственную теорию насчет слова «вечность» и задумался.

«Надо прорисовывать сегмент за сегментом, так будет лучше».

Однако стол к тому времени был исчерчен дальше некуда. Карл прыснул на него из сифона и принялся стирать карандашные штрихи обрывком Евиной комбинации. Но только размазал все, сделав стол окончательно непригодным для рисования.

– Что за день! – взревел Карл. – Все ни к черту!

Он вскочил со стула и, схватив Еву за локоть, быстро поднял ее на ноги:

– Ты еще здесь? Что ты тут делаешь? Что ты трясешься? Хочешь меня?

Карл наградил девушку звонкой пощечиной, но эффект ему не понравился – вместо рыданий он услышал горячий шепот:

– Тебе нравится бить меня? О! Сделай мне больно!

Рассвирепев, Шнайдер пнул Еву Миллер, она стукнулась затылком о край стола, и у нее носом пошла кровь.

Теперь она его совсем не интересовала. Карл начал рисовать на единственной свободной стене. Сегмент за сегментом он воспроизводил по памяти узор огненного знака. Так выходило гораздо точнее. Но Карл не закончил и четверти круга, когда карандаш от сильного нажима сломался. Немец бросился к чемодану, вывернул все вещи и отыскал перочинный нож. Однако руки его так тряслись, а огрызок карандаша был настолько коротким, что он только окончательно испортил его. В ярости Карл отшвырнул бесполезную деревяшку и заметался по каюте взглядом в поисках хоть чего-то пригодного для рисования. Наконец его взгляд привлекло большое кровавое пятно на подушке.

– А ну иди сюда, потаскуха! – Он поманил Еву пальцем.

Писательница, все еще находясь под воздействием огненного цветка, придвинулась к нему, и Карл с наслаждением ударил ее кулаком в нос. Ева без чувств рухнула на кровать, а кровь полилась чуть ли не фонтаном. Карл зачерпнул алую жидкость ладонью и принялся ею дорисовывать знак.

Чем меньше ему оставалось, тем точнее становились линии. Ева пришла в чувство и застонала, но Карл уже ничего не видел и не слышал вокруг – ему оставался последний сегмент.