Книга Вкус любви - Эмма Беккер

Его ласки немного расслабляют меня, я дышу и вожу глазами, как пойманный за уши кролик.

— Я просто хочу потрогать твою сисечку. Не бойся.

Его большая ладонь принимает ее точную форму и размер, обхватывает меня так нежно и тепло, что я тут же становлюсь мокрой. Я отчетливо ощущаю, как моя грудь дергается и дрожит в его руке, а мой сосок между его пальцами кричит этой мимолетной ласке «да, да, да».

Затем ладонь Месье спускается вдоль моего живота и проскальзывает между моих ног. Я возмущенно отодвигаюсь, он с улыбкой вытаскивает руку.

— Не бойся меня, — повторяет он, гладя меня по щеке своими породистыми пальцами, легкости которых никогда не умаляло увесистое обручальное кольцо.

— Я и не боюсь, — выдыхаю я, и в холодном склепе его машины мое дыхание превращается в тяжелый пар, тяжелый от испытываемого мной страха.

— Поцелуй меня в губы.

Месье неуловимо протягивает мне свои набухшие губы, невероятно притягательные, само воплощение соблазна на земле.

— С какой стати я буду это делать?

— По-дружески, — уточняет Месье, и, поскольку я не могу сдержать смеха, он ко мне присоединяется.

— По-дружески? Ты издеваешься надо мной?

— Разве мы не друзья?

Прежде чем я успеваю что-либо сказать, Месье отвечает за меня:

— Мы друзья. Поцелуй меня.

Поскольку я совершенно не знаю, как возразить, какие подобрать аргументы против этого поцелуя, которого я так жажду, то прижимаюсь своим маленьким ртом к большим и таким приятным губам Месье. Ненадолго, может, на долю секунды. И эта доля секунды напоминает мне о том, как все было в ту пору, когда поцелуи Месье сыпались словно из рога изобилия и не вызывали подобных размышлений и колебаний. Но я никогда не целую своих друзей в губы. Теперь я знаю почему: мы либо друзья, либо любовники, а если быть любовниками и врагами, как я и Месье, все заканчивается разбитым сердцем.

— Мне было бы проще, если бы ты была замужем или жила с постоянным парнем.

Я не решаюсь рассказать Месье об Эдуарде. И обо всех тех, кто мог бы занять его место, если бы он оставил мне на это время.

— Если бы ты хоть немного любил меня, то солгал бы мне! Просто сказал бы, что больше не хочешь меня видеть!

— Я не могу этого сделать, — отвечает Месье, покачав головой. — Это мой недостаток, я не могу обманывать в таких вещах.

Его большие серые глаза никогда не дадут мне ответа, который я лихорадочно ищу: нечто вроде несокрушимой стены отделяет меня от мыслей Месье. Я могу сколько угодно сидеть здесь, но уже вижу, как иду по набережной до метро с головой, полной разных гипотез, крутящихся во мне как барабан стиральной машины. Я поднимаю подбородок с фальшивой гордостью, за которую мне тут же становится стыдно.

— Поклянись.

— В чем поклясться?

— Поклянись, что ты не говоришь мне этого специально, чтобы я за тобой бегала.

Лицо Месье остается непроницаемым, а его глаза по-прежнему смотрят на меня спокойно.

— Но я не хочу, чтобы ты бегала за мной.

— Не хочешь?

— Разумеется, нет. Ситуация и без того достаточно болезненная.

Он бросает быстрый взгляд на часы, и я чувствую его нетерпение. Месье пора, Месье пора, и до следующего раза я буду проклинать себя за то, что так ничего и не сделала, ничего не сказала, ничего не предприняла, чтобы удержать его.

Поток толпы незаметно увлекает за собой его взгляд. Мысленно Месье наверняка уже затерялся среди всех этих людей, растворив свой высокий силуэт и дорогую одежду в заурядности остальных. Возможно, он уже даже в объятиях своей жены. Перед миром, который нас отныне разделяет, я отступаю, делая шаг назад в сторону набережной. Собираясь уходить, он проводит рукой по моему лицу, нежно сжимает двумя пальцами мой нос и говорит:

— Ты красивая, Элли.

— Ну, тогда прощай, — бросаю я с самым печальным в мире видом.

— Почему «прощай»? — спрашивает Месье.

Вместо ответа я едва заметно улыбаюсь и потихоньку пячусь назад до тех пор, пока от этого мужчины не остается только край шарфа из ультрамаринового шелка, заправленный в высокий воротник пальто Lanvin. Там, где люди видят лишь одежду из дорогой ткани, я угадываю Месье, его парфюм, а под ним — аромат его кожи. Я не вдыхала его уже несколько месяцев, но знаю его наизусть, как молитву.

Когда я с разбитым сердцем направляюсь к метро, Месье звонит мне, чтобы побыть вместе со мной эти несколько шагов.

— Ты уже знаешь, как закончишь свою книгу?

— Еще нет.

— Нужен какой-нибудь бурный финал.

— Я знаю, как раз думаю над этим.

Я уже подумываю об одной концовке, которая, может, будет и не очень бурной и зрелищной, но установит между нами нечто вроде равенства — независимо от того, каким это покажется в общем контексте. Но я не собираюсь ему объяснять, почему хочу, чтобы мы были квиты. «Квиты? Квиты в чем?» — удивился бы Месье. Что за счеты могут быть в любви?

И что я ему на это отвечу? Как мне за две с половиной минуты телефонного разговора объяснить: любовь не может быть до такой степени односторонней, и в двадцать лет я еще считаю очки в наших перепалках, как считаю своих любовников? Месье оскорбился бы, и те недомолвки, которые позволили мне увидеть его сегодня вечером, исчезли бы.

— Нужно, чтобы кто-нибудь из нас умер, — предлагает он, и я едва сдерживаю смех.

— Вообще-то, я описываю правдивую историю. Это не совсем литературный роман.

— Я знаю, но как ты собираешься поступить, если никто не умрет? Тебе нужно что-то сильное. Элли могла бы в один прекрасный день узнать, что Месье умер.

Я замедлила шаг, чтобы спокойно насладиться голосом Месье и его очевидным желанием поговорить о моем великом творении. Лишь несколько недель спустя я поняла: он знал, какова была доля реальности и вымысла на трехстах страницах, которыми я так гордилась. И за гранью всех этих литературных рассуждений, моей покорности Месье и даже его относительно прохладного ко мне отношения мы ничем не отличались от персонажей книги. Нам требовался бурный, бесповоротный финал. Без резкого и окончательного разрыва мы могли бы тянуть это вечно, год за годом. Я, во всяком случае. В этой вялой гонке, где не было места усталости, я без конца сталкивалась с Месье, как расшалившийся ребенок: иногда он не обращал на меня никакого внимания, в другой раз оборачивался, замечал меня и тратил пять минут своего времени, чтобы погладить по голове, — и я никогда не знала заранее, какой будет его реакция.

Я хотела знать, постоянно удостоверяться, что эта презренная власть — способность возбуждать его — еще в силе. От этого у меня перехватывало дух. И Месье, конечно, это тоже увлекало, пожалуй, даже больше, чем меня. И если я уберу его из книги, в жизни он все равно останется. Я даже предвидела шок, обратный эффект: угнетенная подробно описанной смертью, брошусь в клинику, дождусь, пока он пройдет по коридору, соединяющему его кабинет с операционной, и молча повисну у него на шее, только для того, чтобы ощутить его тепло, биение сердца у моей щеки, всю эту жизнь в его теле. Нет более эффективного способа вернуться в исходную точку, чем убить Месье самым банальным образом. Но, так или иначе, мне как-то придется из этого выбираться.