Книга Побег на рывок. Кн. 2. Призраки Ойкумены - Генри Лайон Олди

Диего молчал. Рапира стояла между ног маэстро, яблоком рукояти упираясь Пералю в подбородок. Я должен бояться ее, подумал Диего. У меня должны трястись поджилки от одного прикосновения к ней. Я должен…

Он не боялся, и поджилки не тряслись.

– Дровяной бастион, – левой рукой маэстро поглаживал гарду рапиры. Женщину не ласкают с такой нежностью и заботой, с какой Диего Пераль касался округлостей чаши, усов крестовины, защитных дуг, сплетенных в полукорзину. – Мерзавец орудовал абордажным топором. Я проткнул его приятеля, замешкался…

«Кримильдо» летел медленно, словно на обзорной прогулке. Внизу по укатанному до синего блеска снегу скользили две черные тени: аэромоба и мотосаней. Проселочная дорога изобиловала крутыми поворотами, сугробы на обочинах обещали непрошеным гостям массу проблем, сдобренных ядреным морозцем, и мар Яффе управлял плохо известной ему машиной без лихачества, можно сказать, академически. Компанию аламу составил мар Фриш, утонувший в исполинском тулупе добряка-Прохора. Остальные члены колланта остались в усадьбе. Пшедерецкий – тогда еще Пшедерецкий! – заметил, что неловко в первый же визит являться к профессору шумной толпой. Коллантарии заупрямились: каждый хотел видеть Штильнера, задать ему тьму вопросов, лично выслушать ответы. Все наперебой клялись, что уж они-то будут вести себя тише воды, ниже травы. И вообще, только круглый дурак не отличит толпу от компании! Женщины требовали пропустить их вперед, потому что мужчины, как верно заметила Джессика Штильнер – тупиковая ветвь эволюции, способная в лучшем случае мочиться стоя… Гвалт рос, ширился, вскипал мутной пеной, и мало-помалу скандалисты поняли, что Пшедерецкий прав.

Кандидатура Гиля Фриша на роль представителя колланта стала приемлемым компромиссом.

– Топор, – кивнул дон Фернан. – Это раз.

– Осада Сонти. У ворот Бравильянки капитан Ленуарес потребовал, чтобы я отдал ему свою рапиру. Я не позволял трубачу дать сигнал к отступлению. Капитан сломал мою рапиру об колено, велел солдатам взять меня под арест… Я ударил капитана, а трубач спросил, буду ли я бить и его тоже, если он подчинится приказу Ленуареса. Обязательно буду, подтвердил я. Тогда трубач заявил, что без зубов ему хана, как музыканту, и лучше он пойдет под трибунал, чем познакомится с моим кулаком…

Вспоминать было приятней, чем думалось маэстро поначалу.

– Мы вышибли сонтийцев из ворот. Я дрался шпагой капитана Ленуареса. После боя он пришел ко мне в палатку. Предложил решить спор полюбовно, как ведется у настоящих мужчин.

– Дуэль?

– Новая рапира за счет Ленуареса. Мешочек с дюжиной золотых эскудо. И мое обещание держать язык на привязи. За героический штурм Бравильянки капитан удостоился похвалы маршала Эль-Бьерзо. Это у трубачей нет карьеры без зубов. У капитанов очень даже есть…

– Значит, осада Сонти. Это два.

– Дуэль с покойным сеньором Бреши́. Я был молод и неопытен. Бреши подловил меня на выпаде и сломал острие моей рапиры, застрявшее в кольцах гарды рапиры Бреши. К счастью, это не лишило меня возможности рубить. Сломанным острием я вспорол сеньору Бреши щеку – и, возвращая рапиру, рассек ему яремную жилу.

– Три.

– Четыре и пять. Я не хочу рассказывать об этих случаях.

Мотосани свернули в лес. Дорога путалась в соснах, огибала подлесок, сверкающей лентой ныряла в распадок. Судя по состоянию дороги, пользовались ею довольно часто. Дон Фернан поднял «Кримильдо» над верхушками деревьев. Стая ворон снялась с ветвей и, заполошно крича, летела за машиной, пока не отстала.

– Не надо, – согласился дон Фернан. – Пять, так пять. И всякий раз вы меняли клинок на точно такой же? Вес, длина, упругость? Не отвечайте, я сам вижу, что да.

– Я привык к такому.

Разговор начал раздражать Диего. Но у него не было выбора. Он хорошо помнил, что рапира, оставленная им накануне отлета в Бухте Прощания, сейчас хранится в Эскалоне, в доме Фернана де Кастельбро. Дон Фернан сам сказал ему об этом. Маэстро злился, выстраивал довод за доводом, и все равно – чувствовал себя изменником, бесчестным подлецом.

– Наверняка вы меняли рукоять. Чашку, дуги… И всегда одинаковые. Я прав?

– Не ваше дело.

– Разумеется, прав. Вы однолюб. Честный, верный, суровый Диего Пераль. Прямолинейный, как его рапира. Не обижайтесь, это комплимент. Или, если угодно, соболезнование. Вы уже поняли, что я фехтую тяжелым клинком быстрее, чем вы?

– Я над этим работаю, – сухо ответил маэстро.

– А что мешает вам взять другую рапиру? Полегче, а? Хорошо, эта рапира волшебная, она нашептывает вам чужие секреты. Но для поединка со мной вы же можете поступиться волшебством ради пользы? Мы сразу сравняемся в скорости, тут у меня сомнений нет. Неужели вы не сумеете компенсировать лишнюю тяжесть моего клинка мастерством вашего?

– Пожалуй, сумею.

Раздражение, упав в тигель алхимика, переплавилось в интерес.

– Вы видите какие-то особые выгоды для меня?

– В разнице веса клинков? Нет, не вижу.

– И возьмете другую рапиру?

– Я привык к этой.

Дон Фернан засмеялся:

– Ах, сеньор Пераль! Вы, дворянин по воле случая, в тысячу раз больше рыцарь, чем я, гранд Эскалоны! У вас все из железа: взгляды, принципы, добродетели. Вы не умеете меняться. Перемены, даже ради явной выгоды – для вас это в первую очередь предательство. Вам никогда не победить меня. И знаете, почему? Однажды я выяснил, что можно менять все, что угодно. Руки, например. Берешь старые руки, выбрасываешь на помойку, меняешь на новые… Если очень захотеть, сеньор Пераль, можно изменить все. Вот мой опыт, с которым вам не справиться.

– У каждого свой опыт, – маэстро пожал плечами. – Я, например, выяснил обратное. И ничуть не жалею.

– Что именно?

– Если очень захотеть, можно не изменять. Ни себе, ни другим.

За лесом блестела река, скованная льдом.

IV

– К чертовой матери!

Домофон захрипел, размышляя, и уточнил:

– В задницу!

– Я… – начал было Пшедерецкий.

– Изыди! У меня выходной!

– Вы…

– Может человек расслабиться в выходной?

– Может, – согласился Пшедерецкий.

Профессор Штильнер жил в частном доме рядом с водохранилищем. Район тут был, судя по дизайну особняков, престижный, но странный. Со своими тараканами, сказал бы Луис Пераль. Летать запрещалось, скорость наземной езды жестко ограничивалась. Внешняя блокировка управления машиной избавляла водителей, желающих газануть, от необходимости платить штрафы, а усачей из конного патруля – от безнадежной погони за нарушителями. Минут сорок, если не больше, «Кримильдо» уныло тащился за мотосанями, как юный внук за престарелой бабушкой. Под колесами грохотала брусчатка – спуск, выложенный тесаным булыжником, вызвал у маэстро ностальгию по родной Эскалоне. На каждом повороте, сияя небесно-голубым окрасом, к домам жались стайки мусорных баков – бокастых великанов с откинутой крышкой. Тоже голос родины – в последнее время Диего привык к компактным утилизаторам. Наконец сани свернули в край контрастов: вдоль разбитой грунтовки – обледенелой, горбатой, сплошь в выбоинах и колдобинах – укрывшись от грязи мира за монументальными заборами, стояли помпезные особняки в три-четыре этажа. Стояли они большей частью по одну сторону, потому что по другую начинался дикий склон, заросший кустарником и чахлыми деревцами. Навернись, дружок, и будешь, ломая ветки, кувыркаться до самого водохранилища.