Книга Великий Александр Македонский. Бремя власти - Михаил Елисеев

Но история всегда все расставляет по своим местам и иногда преподносит весьма интересные сюрпризы. Никто тогда и подумать не мог, что наследники великого царя будут убиты его же полководцами, а линия македонского царского дома прервется. И что дочь Спитамена, Апама, станет женой величайшего из преемников Александра – Селевка, основателя династии Селевкидов, а ее сын, Антиох I, будет одним из самых могучих владык своего времени; и в каждом последующем царе из этой династии будет течь капля крови героя Согдианы.

* * *

Черный Клит, сын Дропида, командир одного из двух подразделений гетайров, брат кормилицы Александра Ланики, ветеран походов Филиппа II, человек, который спас жизнь сыну бога в битве на Гранике, был убит своим одуревшим от вина царем на попойке в Мараканде. Можно, конечно, теперь рассуждать о том, что был Клит чуть ли не знаменем оппозиции и поборником македонских ценностей, что царь давно на него зуб имел, и столкновение между этими двумя было неизбежно, но, на мой взгляд, ничего бы этого не произошло, если бы два главных героя этого действа не перепились до умопомрачения. Потому что, будь оба в здравом уме и твердой памяти, ни один из них не стал бы делать того, что сделал – один прилюдно оскорблять царя в лицо, другой убивать своего друга. Ведь давно известно – вино ума никому не добавляет, независимо от того, кто ты такой – царь или командир гетайров. А в том, что со временем скромные посиделки с вином превратились у Александра в грандиозные попойки, единодушны все источники. Скажем так – склонность к употреблению крепких напитков у царя явно была, и многие из его окружения помнили запои отца своего повелителя; тут уж ничего не поделаешь, вот она, дурная наследственность. Одна такая пьянка закончилась сожжением дворца, другая, соответственно, убийством друга – все шло по нарастающей. Александр периодически терял над собой контроль, вино незаметно оказывало на него свое пагубное действие, а нервы царя уже и так были расшатаны основательно, а в совокупности все это давало очень нехороший результат. А если учесть, что сын бога стал падок на лесть и нетерпим к возражениям, то все, что случилось на пиру, можно в какой-то степени назвать закономерностью. «Клит явно и уже давно огорчался и растущей склонностью Александра к варварским обычаям, и лестью, которую ему расточали» (Арриан). Огорчался, но молчал, понимая, что выступать – себе дороже выйдет.

Ну а здесь и пошло с того, что сначала все просто крепко выпили, а потом стали петь царю дифирамбы, сравнивая его деяния с подвигами древних героев – соответственно не в пользу последних. Вот здесь-то Клит и возмутился: «Тут, сам разгоряченный вином, он заявил, что не позволит ни кощунствовать, ни принижать дела древних героев и преувеличивать таким недостойным образом достоинство Александра. Да Александр и не совершил таких великих и дивных дел, которые содеяли они; то, что он сделал, в значительной части дело македонцев. Александр обиделся на эти слова» (Арриан). Понятно, что обиделся, кому нравится правду о себе слушать, а тем более на людях – это вдвойне обидно! А дальше все покатилось как снежный ком – все больше и больше, хор придворных льстецов лил потоки лести в царские уши и в итоге добрались до царя Филиппа II, объявляя его деяния ничтожными и не заслуживающими внимания. И снова Клит, начинавший свою службу под командованием Филиппа, не выдержал. «Клит, уже совершенно вне себя, стал превозносить Филиппа и принижать Александра и его дела. Был он уже совсем пьян, всячески поносил Александра и, между прочим, похвалялся, что он спас Александра в конном бою при Гранике. Дерзко протянув вперед свою правую руку, он воскликнул: «Вот эта самая рука, Александр, тогда спасла тебя» (Арриан). А дальше уже взбесился царь – схватив со стола яблоко, он запустил им в Клита и потянулся к кинжалу. Кинжал от царя спрятали, а его самого стали усаживать на место, но ничего уже не соображавший от количества выпитого вина пьяный сын бога начал мужественно отбиваться от пытавшихся его успокоить друзей и звать стражу, приказывая трубачу подать сигнал тревоги. Но стража не пришла, а трубач не трубил, и разбуянившийся владыка врезал ему кулаком. Между тем в затуманенном винными парами мозгу повелителя Ойкумены стали рождаться страшные картины измены и предательства: «Александр заявил, что он находится в том же положении, в каком был Дарий, когда Бесс и его единомышленники схватили и вели его и он оставался царем только по имени», – здесь уже видим, что повелитель земного предела, как говорится, допился до чертей. Птолемей же, видя, что ситуация выходит из-под контроля, сгреб в охапку возмутителя спокойствия и вытолкал его за дверь, проводив до выхода из крепости, а на обратном пути велел страже назад его не пускать. Но неугомонный командир гетайров проник в пиршественное помещение через другой вход, ему казалось, что он еще не все сказал и выпил. Покачиваясь, он брел через огромный зал, декламируя стихи из Эврипида: «Какой плохой обычай есть у эллинов». И тут его узрел царь: «Теперь «друзья» не могли его удерживать; он вскочил и, по словам одних, выхватив копье у одного из телохранителей, ударил им и убил Клита; по словам других, он схватил сариссу у кого-то из стражей» (Арриан). В зале сразу воцарилась зловещая тишина, и до всех присутствующих, тоже изрядно нагрузившихся вином, стал постепенно доходить смысл содеянного. Конечно, на македонских пирах бывали и драки, и мордобитие, помнится, и Филипп с мечом в руке за своим сыном гонялся, но чтобы вот так, ударить сариссой своего друга насмерть – такого не бывало! Очень интересную позицию в этом вопросе занял Арриан, всегда относившийся к Македонцу снисходительно: «Александра я жалею в этой беде; он обнаружил, что находится во власти двух пороков, а именно гнева и пьянства – разумному человеку не подобает быть во власти даже одного из них». Что ж, римлянин совершенно прав, смесь таких пороков является убийственной, особенно если это касается правителя великой державы.

Совершив убийство, Александр сразу протрезвел и осознал весь ужас происшедшего: «По словам одних, он упер сариссу в стену и хотел броситься на нее, считая, что недостоин жить после того, как в пьяном виде убил своего друга. Большинство писателей рассказывает по-другому: Александр ушел к себе, рыдая, кинулся на кровать и, зовя по имени Клита и сестру Клита, Панику, дочь Дропида, свою мамку, твердил, что, став взрослым, хорошо отплатил ей за ее заботы: она видела, как ее дети сражались за него и умирали, а ее брата он убил собственной рукой. Он все время повторял, что он убийца своих друзей; три дня ничего не ел и не пил и вообще забыл думать о себе» (Арриан). Судя по всему, эти три дня были для царя самыми страшными в его жизни, оставшись наедине с самим собой, он прекрасно осознавал всю глубину своего падения. «Впрочем, его больше беспокоило, что, как он видел, все друзья пришли в ужас; ведь после этого никто не осмелится вступать с ним в разговор; ему придется жить в одиночестве, как дикому зверю, который одних пугает, а других сам боится» (Курций Руф). Что-то похожее встречаем и у Юстина: «Он думал и о том, сколько пересудов и недоброжелательства вызвал он своим поступком в войске и среди покоренных народов, сколько страха и ненависти среди своих друзей, сколь горьким и печальным сделал свой пир, оказавшись на пиру более страшным, чем вооруженный во время битвы». Окружение Александра пребывало в тревоге, царь все дела забросил, а между тем многие дела требовали его личного присутствия. Положение спас софист Анаксарх, который «выдав за мысль мудреца положение, которое не требует от царя, чтобы он действовал по справедливости, тщательно взвешивая свои дела, и признает справедливым любой царский поступок», внес некоторое успокоение в смятенную душу Македонца. Да и толпы прорицателей и предсказателей, которых всегда много околачивалось при царском дворе, свое дело сделали, объявив, что это бог Дионис покарал Александра за то, что он не принес ему жертву. А это очень удобная позиция – свалить всю вину на бога, благо с того спросу никакого нет, а ты вроде как ни при чем. Это очень точно подметил Арриан, когда написал, что «Дионису жертву он принес, потому что ему желательнее было приписать случившееся несчастье гневу божества, а не собственной порочности». Делалось все, чтобы отвести вину от убийцы, и преподнести случившееся в более-менее приличном виде: «А чтобы царь меньше терзался убийством, македонцы постановляют, что Клит убит законно, и даже хотят запретить похороны, но царь приказал предать тело земле» (Курций Руф). А всего на то, чтобы справиться с муками совести, Александру потребовалось десять дней – после этого он смог приступить к выполнению своих обязанностей командующего армией.