Книга Леди в красном - Эйлин Гудж

— Ты видел, сколько сейчас времени? Теперь мне точно пора! — воскликнула она, поглядев на часы.

— Так быстро? — спросил он и одновременно почувствовал, как какая-то часть его испытала облегчение. Та, которая хотела остаться наедине со своими мыслями.

— Я бы с удовольствием осталась, но мне еще так много нужно сделать по дому, — сказала она с деланным оживлением, собирая раскиданные по полу вещи.

Оба оделись в напряженном молчании, которое было нарушено только тогда, когда она уже направлялась к двери.

— Осторожнее на дороге, — сказал он, легонько целуя ее в губы.

Эллис едва не расхохоталась. Осторожнее на дороге? Лучше бы он предостерег, чтобы она не давала воли своему сердцу.

После того как Эллис уехала, Колин еще долго сидел на диване и, рассеянно потирая подбородок, размышлял о случившемся. И дело бы не в том, что Надин не одобрила бы его поступок. Скорее наоборот. Однажды, когда они играли в игру «что, если…», она шутя перечислила тех своих подруг, которые, на ее взгляд, могли подойти ему на роль жены.

Он решил, что если у кого и были проблемы с другими женщинами, так это у него. Он не был готов к чувствам, которые пробудила в нем Эллис. Словно он предполагал, что иссушен до предела, что ни одной слезинки у него больше не осталось, и вдруг внутри открылся новый колодец скорби.

Лишь однажды, на корпоративной вечеринке в офисе по случаю Рождества, он сильно напился и переспал с одной из сотрудниц, но это был секс на одну ночь. На следующий же день, помимо обычных угрызений совести «после вчерашнего», он никаких чувств не испытывал, а уж тем более таких сложных, как сейчас. Потому что у той женщины не было таких шансов затмить в его памяти образ Надин, какие были у Эллис.

Эллис была не просто телом, способным отвлечь его от тягостных мыслей. Она на самом деле кое-что для него значила. Что именно, он еще пока сам не мог понять, но одно было ясно: он не хотел, чтобы ей было больно.

Его куратор предупреждал об этом.

— Через полгода тебе покажется, что все позади. Вот именно тогда и следует быть особенно осторожным, — сказал ему тогда Дэйв Кофей, эдакий крепкий здоровяк, бывший байкер с неопрятными седыми волосами, стянутыми в хвост на затылке. Колину еще не приходилось видеть столько татуировок у одного человека, сколько было их у него. Но он знал, о чем говорит.

Только Колин расслабился, позволил себе поверить в то, что все неприятности уже позади, как вдруг, как и предсказывал Дэйв, его обуяла знакомая жажда, такая же сильная, как в первые недели воздержания. У него дрожали руки и пекло в горле. Он чувствовал, что тело вот-вот начнет отплясывать танец Святого Витта, словно собираясь выпрыгнуть из кожи.

Колин посмотрел на старинный шкафчик вишневого дерева, в котором дед хранил небольшой запас ликера для случайного гостя. Колин не знал, сколько там осталось и осталось ли что-нибудь вообще, — ему не было нужды проверять. Зачем лишний раз искушать судьбу? Ему хватило рандеву с зеленым змием. Но сейчас он поймал себя на мысли, а лежит ли еще ключ от шкафчика там, где раньше.

Он зажмурился, лихорадочно выискивая повод не пойти и не открыть шкафчик. Это сведет на нет все восемь месяцев воздержания, отбросит его в самое начало пути. Как только он ступит на эту дорогу, новая жизнь, за которую он так усиленно борется, пойдет насмарку. Он подведет людей, которые от него зависят, таких как Эллис и Джереми, и своими руками уничтожит доброжелательность, с которой к нему отнеслись жители острова.

Колину казалось, что он уже целую вечность сидит вот так, зажмурившись и сжав руки в кулаки. На лбу выступил пот, его знобило. Перед глазами стояла Надин — ее ангельское лицо с бесовской улыбкой, лукаво поблескивающие глаза и призывный, манящий взгляд. Такой он видел ее в последний раз. Он старался сохранить это видение как можно дольше, а когда оно исчезло, с огромной неохотой снова открыл глаза.

С глубоким вздохом облегчения — а может, и сожаления — он поднялся с дивана и направился к шкафчику.

14

Наступил вечер. Падалица в садах вдоль дороги Фокс Вели начала подгнивать, и в воздухе стоял запах сидра. Созрели даже поздние сорта, такие как вайнсап, хотя казалось, что всего несколько недель назад ветки еще прогибались под желтыми и красными делишесами, макинтошами и пепинами. Медленно подъезжая к дому на патрульной машине, Гарри Элкинс думал о тех днях, когда они всей семьей собирали яблоки. Но с расширением сети гастрономов появился спрос на новые сорта, многие из которых импортировали. Их названия походили на названия пьянящих напитков — розовая дама, джаз, торжество, — и они вытеснили с рынка яблоки, которые выращивала его семья. С ними, а также с крупными производителями, чьи массовые поставки вызвали падение цен, отец с матерью конкурировать не могли. Гарри был в пятом классе, когда его родителям пришлось продать ферму.

Он никогда не забудет тот день, когда вернулся домой из школы и застал мать с отцом, с каменными лицами сидящими за кухонным столом. Такое же выражение было у них, когда несколько лет тому назад сгорел сарай. С загорелых лиц — того же цвета, что и чай с молоком в кружках перед ними, — на него пристально смотрели две пары глаз.

— Присядь, Гарри. Нам нужно кое-что тебе сказать, — обратилась к нему мать тем же серьезным голосом, каким однажды сообщила ему о смерти дедушки Эдди. Она сказала, что они переезжают в Калифорнию, где его отец получил должность старшего рабочего в большом фермерском хозяйстве в Бейкерсфилде. Они собирают вещи и сегодня же уезжают.

А как же лошади, Попкорн и Винки? И козы, и куры? Гарри не понимал, что происходит.

— С ними все будет в порядке, — заверил его отец. — Новые хозяева о них позаботятся.

Он объяснил, что у них нет выбора: даже если бы они решили задержаться на ферме, банк этого не позволит. Его отец, казалось, сам готов был расплакаться, когда гладил Гарри по руке и с напускной храбростью, недостаточно убедительно даже для одиннадцатилетнего мальчика говорил:

— Не волнуйся, сынок. Все будет в порядке, вот увидишь. Для нас это возможность начать все сначала.

Но только это было никакое не начало. Скорее конец. Конец того времени, когда окружающие приветствовали его по имени, а большинство друзей он знал еще с детского сада. Конец тех ленивых летних дней, когда он, просыпаясь, чувствовал запах свежескошенной травы, слышал крики петухов и когда самым сложным был вопрос, что он получит на завтрак — оладьи или яйца. Дней, когда отец разрешал ему водить трактор вдоль посадок и когда он помогал матери чистить яблоки для пирожков, которые она пекла для всяких благотворительных мероприятий. Она пекла их так много, что дом пропитался запахом корицы и яблок, присыпанных сахарной пудрой.

В Бейкерсфилде его вместе с родителями и двумя младшими братьями, привыкшими к старому просторному дому, определили в маленький одноэтажный домишко на улице, состоящей из точно таких же домов. Зимы были настолько суровыми, что даже Рождество было не в радость, а летом из-за жары тротуар перед их домом напоминал сковороду. Продукты в витрине находящегося неподалеку магазина сети «Сейфуэй» не могли сравниться с свежесорванными фруктами и овощами, к которым он привык. А в школе, в которую ходили Гарри и его братья, классы были в основном сформированы из детей рабочих-иммигрантов. Это были мексиканцы, которые работали на фермах и в садах вроде того, где старшим рабочим был его отец. И Гарри чувствовал себя среди них белой вороной.