Книга Рад, почти счастлив... - Ольга Покровская

Ускоряя шаг вместе с дождём, они вышли из парка.

Иван предложил подвезти её.

– Нет, – твёрдо сказала Маша. – Хватит мне уже кататься.

И в косых волнах ливня побежала к метро.

Иван включил фары, дворники, но не выехал – в зеркалах бушевала вода. Он сидел, пережидая кипящий дождь, и подводил итог: какая Маша хорошая девочка, открытая и самобытная, без комплексов, но с душой!

Утвердившись в этой мысли как следует, Иван достал телефон и набил Косте послание.

«Здравствуй, глупый ребёнок! – писал он. – Когда вернёшься – поезжай к Маше и пойми хоть раз не себя, а другого человека!»

Под шум стихающего ливня Иван включил поворотник и влился в поток. Бурлящие улицы, заполненные машинами, как валунами, провели его по своим руслам к шоссе. В хорошем настроении, внутренне окрепший, он вернулся на дачу.

На следующий день, в ответ на эсэмэску, Костя прислал Ивану на электронную почту письмо.

«Поздравляю нас с тобой! – писал он. – Вокруг Бэлки ошивается некий славист, Юрген, с детских лет влюблён в Достоевского, намерения серьёзные, исторический дом на ручье. Так умильно шпрехает по-русски, что с ним даже весело. Единственное, что обнадёживает – Бэлка с ним всё равно одна. Вообще, рядом с ней одиночество ощущаешь с дикой силой, как будто она его излучает – на манер солнца.

Вот послушай, Иван! Достаточность друг друга для двух людей доказана. А если человек – один? Тогда как? Конечно, порядочная душа и сама себя прокормит. И потом, в одиночестве можно с чистой совестью отдать себя миру. Одинокий человек – не инвалид. Он даже совсем не обязательно эгоист. Но почему тогда у меня чувство, что одинокий я – калека? И одинокая Бэлка – калека! А вот про тебя у меня чувство, что ты – здоровяк, потому что носишься с бабушкой. И, конечно, ещё ты гад, потому что из-за тебя – инвалид моя сестра!

Машке я уже написал – много всего, про любовь, семью, жизнь без иллюзий, в общем, развёл, – она ответила. Не знаю, спасёт ли это нас от «инвалидности», но будем пробовать. Возвращаюсь послезавтра. Когда приеду, будь добр, встреть меня, как человека, безо всякого снисхождения».

Иван решил, что освободит для Кости восточную мансарду, а сам переберётся в западную. Отпоить его рассветами, как молоком! Будильник ему на пять тридцать! А ночью пусть будет в деревьях шумно, пусть спит с открытым окном и проветривается до полной ясности.

Иван перетащил свою постель «на запад», смёл из распахнутой рамы пыль, мошек, мелкий сор штукатурки, убрал сушившийся на столе зверобой. Ничего лучшего, чем это окно с балконом он не мог придумать для своего «крестника».

Так, уповая в большей степени на природу, чем на себя самого, он приготовился встретить обновлённого Костю.

* * *

Был холодный августовский утренник. Серый с золотом яблочный спас. Иван проснулся на звук. Ему снилось: кто-то негромко окликал его, шатал калитку.

Кое-как одевшись, он вышел в ледяной сад и увидел Костю. Тот стоял за забором и ругался вполголоса:

– Да пусти ж ты меня! Что, мне надо вопить на всю деревню, чтобы ты проснулся?

Иван скорее подошёл и повернул щеколду.

– Я на первой электричке! – объяснил Костя, скидывая с плеча рюкзак. – А дальше пешком!

– Ты что, с ума сошёл? – спросил Иван. – Тут же пятнадцать километров!

– Ну, я не все пятнадцать. Меня подвезли.

– Ах ты паломник мой! – растеряно воскликнул Иван.

– Я посплю, – сказал Костя. – Я же только вечером прилетел, сумки бросил – и сразу к тебе. Где моя кровать?

Иван принёс ему в мансарду подушку и одеяло. Потом спустился вниз и вернулся с чашкой молока и вчерашними бабушкиными сырниками.

– О! Это да! Давай! – сразу ожил Костя и под сырники с молоком взялся докладывать свои обстоятельства. Прежде всего – Бэлка возвращалась в Москву!

– Ну что, рад? – улыбнулся Костя. – Смотри мне! Я на вас надеюсь. Я вот тоже: берусь решительно за перемены! Хочу победить своё сумасшедшее детство! Это со стороны выглядит, как проигрыш: мол, грезил судьбой Великого Комбинатора, а вместо этого погряз в морали! А мне плевать, пускай. Я вообще думаю, надо пораньше жениться и пораньше завести детей. Это хорошо во всех отношениях. Во-первых, сразу – облом всем мечтам. Во-вторых, придётся работать – не отвертишься уже. В-третьих, кровь успокоится. Тоже хорошо. Слушай-ка, может, возьмёшь меня к вам в контору монтажником?

– Ты хочешь сказать, что уверен в себе? В том, что это не минутное? – спросил Иван.

Костя спокойно пожал плечами.

– Кто же на этой земле может быть уверен? И в чём?

Иван удовлетворенно кивнул.

– Но ты ведь не струсил? – уточнил он.

– Нет! – улыбнулся Костя. – Просто это всё ничего не стоило. – Конечно, – добавил он тут же, – я не стану монтажником навеки. Мне ещё предстоит много раз опускаться в искусство, осознавать, осмысливать. А куда я денусь? Буду древних читать, примусь за историю. Спущусь в этот Дантов ад, пройду насквозь и снова поднимусь к тебе на грядки.

– Я вижу, ты стал за мной повторять, – сказал Иван, нахмуриваясь. – Придётся тебя от меня изолировать… Ладно. Спи пока.

Он примял Костину голову к подушке, собрал посуду и вышел в сад. Под краном умылся жгучей водой – от неё пахло снегом. О нет, это не летнее утро – август подул зимой! Взяв из дома куртку, Иван присел на качели и стал думать о Косте. Это было поэтическое и вместе с тем трезвое размышление. Он думал о том, что юность вся состоит из ветров. Ветры приходят из дальних стран, из дальних сердец, все они не твои, но чьи-то. Ты просто наслаждаешься тем, как треплют они твои волосы, дуют в шею. Время идёт, и вот, в какой-то момент ты чувствуешь: в соли моря, наконец, зародился, затвердел твой кристалл. Может быть, и Костя уже понял себя? Рановато, конечно, но если учесть, что он и всегда был вундеркиндом…

К счастью или к сожалению, всё оказалось не так уж и судьбоносно, как того боялся Иван. Никаких глобальных перемен не произошло с Костей. Он остался, как был. Просто сам, своею волей, решил сменить декорации. Главное, Костя по-прежнему был охотником за вдохновением, и приехал не с пустыми руками.

В первый же день он разложил перед Иваном две повести – два гигантских отреза на паруса.

«Повестью о Фолькере» называлась одна, другая, без названия, посвящалась Ивану. Обе истории были задуманы сказочными, и намечены Костей только вчерне.

– Обо мне-то хоть не надо – завязнешь! – предостерёг Иван. – У меня бессюжетная жизнь.

– А зачем мне сюжет? – возразил Костя. – Мне не нужен сюжет – в моей сказке будет сплошная правда! Штук сто снегопадов и не меньше полсотни дождей. Скажешь, это не про тебя?

– Наверно, про меня, – согласился Иван.

– «Иван» – это будет имя снежного циклона, – продолжал Костя. – Он каждый год приходит и укрывает очумелую Москву. Вот так из века в век тащит на своей облачной телеге утешение. Я напишу роман про атмосферное явление, исполненное старинной добродетели!