Книга Эта русская - Кингсли Эмис

– Поставил, поставил, и под очень многими полезными бумагами, только какое это имеет отношение…

– Я имею в виду, под нашим воззванием. В защиту мисс Чайковски.

– Увы, я убежден, что Его Высочество сочтет использование его имени для подобного начинания неконституционным поступком. Нет, боюсь, моя радость вызвана причинами более эгоистического характера – стараниями вашего покорного слуги, как и многих других, удалось успешно претворить в жизнь некий план в лондонских доках. Для меня это – профессиональный триумф. Не без оговорок, конечно. Плохо то, что мне очень скоро придется уйти. Но перед тем я хотел бы рассказать тебе, как обстоят дела с нашим воззванием, причем предпочел бы это сделать в этой самой… никогда не запомню названий всех этих комнат. Надеюсь, ты нас простишь, Годфри.

– Не переживай, мне в любом случае пора идти. Допью кофе и сам открою себе дверь.

Все трое встали. Ричард повернулся к Годфри:

– Да, ничего себе утречко выдалось.

– Твоя правда. И мне кажется, нам с тобой не за что друг перед другом извиняться, ты как считаешь? По крайней мере, сейчас.

– Не за что. На самом деле я хотел сказать тебе спасибо.

– Очень благородно с твоей стороны. Правда, Криспин?

– С ним и такое бывает.

Стоя плечом к плечу, братья еще немного посмотрели на Ричарда. Потом коротко, но очень приязненно обнялись – впервые на его глазах.

– Он у нас, как видишь, чех, – проговорил Криспин.

Ричард был почти уверен, что уже бывал в «этой самой» комнате – почти, потому что у Фредди была привычка превращать комнату для одного в комнату для другого, а потом бросать на полдороге или переделывать все обратно. Обои и прочее сменялись с той же беспорядочностью, хотя и в ином ритме. Как бы ни называлась в данный момент комната, куда его привел Криспин, в ней, несмотря на относительно скромные размеры, стоял письменный стол и парочка незамысловатых стульев. Со второй попытки Криспин отыскал в ящике стола какие-то бумаги и разложил их перед собой.

– Здесь все, – сказал он. – Вот тут люди и лавочки, которые мы заполучили, а вот здесь…

– Извини, Криспин, какие еще лавочки?

– Что? А, ну всякие организации с безголовыми идиотами во главе. Постарайся не перебивать, дружище, у меня мало времени. Комитеты. Сам знаешь. Короче говоря, вот они все здесь, а здесь те, которые сказали, что не могут или не хотят, а вот здесь те, с кем не удалось связаться, да, их довольно много, и все равно я считаю, что мы очень эффективно поработали. Так вот, возьми это все и просмотри, а потом – ты ведь знаком с Квентином Коэном из моей конторы? Классный мужик, вкалывает по двадцать часов в сутки, я ему поручил чисто техническую работу, оставшуюся после того, как мы составили список. Значит, так. Да, пока ты здесь, давай-ка покончим с небольшим, но довольно важным дельцем.

Ричарду стало не по себе. Он совсем недавно слышал очень похожую фразу в довольно неприятных обстоятельствах, однако кивнул головой, выражая свою готовность.

– Вот. – Криспин вытащил из квадратного конверта лист плотной бумаги, обведенный сине-красной каймой, с витиеватым заголовком, под которым красовались несколько строк, отпечатанных крупным шрифтом, и колонка разномастных подписей расшифрованных тоже печатным, хотя и более мелким шрифтом. – Вот он, пресловутый текст, в почти что окончательной форме, а под ним – несколько отборных подписей, тут будут и еще, а на самом верху оставлено место для твоей, так что черкни-ка ее и я прямо сейчас отправлю эту штуку по факсу Квентину, чтобы он препроводил ее дальше.

– Дальше? Куда?

– Всего-навсего газетчикам. Своего рода промежуточный финиш. Еще не финал.

– «Всемирно признанная поэтесса, чье творчество является крупнейшим вкладом в культуру», – прочел Ричард вслух. – Я не могу подписать это от имени института.

– Вот как? Институт здесь совершенно ни при чем. Посмотри вторую страницу.

– Я сейчас должен подписать?

– А за чем дело стало? – Криспин прикрыл глаза и на миг предстал истинным славянином – лицо обветрено всеми ветрами Восточной Европы, вот сию минуту спустился с Карпат. – Хватит валять дурака, Ричард. Довольно, приятель. – Он снова стал английским джентльменом. – Это не от имени института ты не хочешь подписать, а от своего собственного. Ладно, всемирно признанная поэтесса – Бог с ним, сойдет, все равно никто не знает, что это такое. Но вот насчет крупнейшего вклада в культуру – вот это дудки. Но пойми, нам надо было написать что-нибудь в этом роде. Ты считаешь, что ее стихи никуда не годятся, правда?

– Правда.

– Знаешь, и от русских полицейских бывает какой-то прок. Меня это терзало с того самого момента, когда ты заговорил про нее в «Роки». Я тогда спросил между делом, хорошие ли она пишет стихи, а ты ответил, что они не в твоем вкусе, но довольно широко известны и все такое. Когда до этого заходила речь о каком-либо писателе, ты тут же напрямик говорил, что это замечательная книга, или полное дерьмо, или что-то в промежутке между ними, или что ты ее не читал, или что знаешь только на слух и не можешь судить. Ну, я подумал, и здесь то же самое – знаешь понаслышке и стесняешься признаться. Да. Я не стал в это вдаваться, потому что мне понравилась мысль об этом воззвании, для которого, собственно, не имело никакого значения, насколько она талантлива на самом деле, и только когда подвернулся инспектор Ипполитов и втолковал тебе, что она – участница преступного заговора, а ты уцепился за надежду, что так оно и есть, я понял, что здесь что-то не то. Мне было ясно, что к ее человеческим и женским качествам это «что-то» не имеет никакого отношения, в чем же тогда дело? Окончательно до меня дошло только сейчас, когда свидетель обнаружил явственные признаки смятения и замешательства. Ты смертельно боялся, что я спрошу, какого мнения Котолынов о ее стихах. Потому что… Тебе продолжать, Ричард.

– Потому что он считает их дерьмом.

– Разбилась твоя последняя надежда.

– Мне казалось, что ты торопишься, – заметил Ричард.

– Я предусмотрел время на этот разговор, да мы уже почти договорили. Итак. Ты можешь подписать эту петицию, первым ли, последним, значения не имеет, и тем самым поступиться своей совестью. Можешь не подписывать, в каковом случае газетчики захотят знать, почему ты ее не подписал, и если только ты не придумаешь какую-нибудь виртуозную ложь… да, впрочем, если даже и придумаешь, правда все равно выплывет, и вся наша затея окажется под ударом. Не исключено, конечно, что она окончится успехом и без твоего участия, как и не исключено что она и с твоим участием провалится, но вот только что ты тогда скажешь бедняжке Анне? Есть, конечно, и третий путь – дипломатично прикинуться больным, я знаю одного аса в этом деле. – Криспин улыбнулся, впервые за долгое время. – Тогда это не попадет в газеты, но все равно попадет на языки, и тебе в любом случае придется объясняться с твоей подружкой. Вот как обстоят дела, если только ты не придумал другого выхода.