Книга Слово в пути - Петр Вайль

На рынках покупаю какие-нибудь пустяковины. Мне нравится викторианский домашний интерьер, восходящий ко второй половине девятнадцатого века. Техно, белые, голые стены и потолки — ни в коем случае. Должно в интерьере быть что-то плюшевое. И обязательно много мелких предметов. Ведь они — это кванты памяти. Представьте, что у вас есть сервант или, скажем, пианино, а на нем стоят восемь предметов. И вы помните, как они все к вам попали. Где вы их купили? Почему? При каких обстоятельствах? Может, кто-то их вам подарил? Что это был за человек? Дорог ли он вам или, наоборот, отвратителен (это тоже хорошо помнить)? У вас целых восемь квантов памяти. А если их в десять раз больше — восемьдесят? Значит, вы живете в атмосфере собственной жизни. В ауре напоминаний о, как правило, дорогих для вас событиях. Именно для этого я и привожу сувениры. А если они вдруг не радуют, выкидываю на помойку или дарю дурным знакомым.

Когда-нибудь я привезу сувениры из Китая. На свете есть только две страны, в которых я всегда мечтал побывать, но так до них пока и не добрался. Одна из них — Северная Корея с ее диктатурой, но, боюсь, с моим американским паспортом вряд ли удастся туда попасть. Вторая — Китай. Туда нужно ехать не меньше чем на месяц, этого месяца никак нет, и я все откладываю и откладываю путешествие, хотя из всего Востока Китай мне наиболее интересен. Я уже говорил: мне нужно чувствовать, что это и моя жизнь тоже — Италия мое прошлое, но и Китай. Не из-за своей богатейшей истории, а из- за коммунистического строя. Я родился в Советском Союзе, и это меня касается, это часть моей биографии.

Нервные узлы человечества

…По мне, самое интересное, что есть в мире, — города. Нервные узлы человечества. Да, я люблю горную местность, мягкие очертания холмов Тосканы и южной Шотландии, но прежде всего меня интересует не пейзаж, а человек в пейзаже.

Нью-Йорк, безусловно, самый интересный город мира. После него все остальное — Париж, Лондон, Москва — кажется провинцией. Оказываясь в Нью-Йорке, вы попадаете в такой заразительный пульс, что начинаете пульсировать вместе с городом.

В Нью-Йорке нет ни одного подземного перехода. Улицы неширокие. Мир небоскребов, который «обязан» подавлять, приспособлен к человеку. Ты же не ходишь, задрав голову. Нью-Йорк — город для людей. Я прожил там семнадцать лет, каждое утро открывал New York Times и понимал, что как минимум в десяток мест я бы хотел сегодня пойти. Такого больше нет нигде на свете.

Ритм — это Нью-Йорк.

Страсть — Буэнос-Айрес. Это из-за танго. Танец, сексуальнее которого не то что не существует — придумать невозможно. Где страсть во взглядах мужчин, провожающих глазами женщин. И где я сам смотрю на них такими же глазами.

Лиссабон — это грусть. Из-за распада величия, отзвуков прошлого. Десятимиллионная страна (как Москва) с живым сознанием утраченной империи. Не случайно там родился один из красивейших вокальных жанров — фаду. Самое меланхоличное пение, которое я только знаю. Изумительной истомы, изматывающее душу. Как поет Амалия Родригеш!..

Сан-Франциско — символ счастья. Там и дышится и чувствуется с необыкновенной легкостью Он весь какой-то открытый. То ли из-за этих заливов и проливов, то ли из-за обилия мостов, но каждые два квартала открывается совершенно новый ракурс, и именно поэтому ты очень хорошо себе представляешь, как, прогуливаясь, показываешь этот город любимой женщине.

А гармония — конечно же Венеция. Единственный европейский город без наземного транспорта. Такой, какой и был в нашем общем прошлом. Попадая туда, ты возвращаешься к себе в самой большой степени, какая только возможна. И всегда знаешь, куда пойти, в какое кафе заглянуть и что заказать после полудня. Так правильно для организма. Никакого молока днем.

•

Город есть продолжение дома, исторически это правильно. Само слово «город» происходит от ограды, изначально город — это место в чистом поле, огороженное остроконечным, в расчете на врагов, частоколом. Снаружи ограды — фермы, деревни, пастбища и пашни, а внутри — большой общий город-дом, устроенный по тем же принципам, что и каждый жилой дом в отдельности…

Что значит домашний комфорт — это когда до всего рукой подать, тепло, светло и есть, что называется, личное мягкое сиденье или лежанка. То же и в городе. Ну, скажем, должна быть продуктовая лавка рядом. В идеале это лавка, где тебя знают, и точно так же, как ты заходишь на собственную кухню, ты в правильном европейском городе входишь к зеленщику с вопросом: «Антонио, как дети?» А про пучок редиски, за которым пришел, можно не уточнять — Антонио в курсе, завернет, не спрашивая…

Чем еще хороши европейские города: даже если местность тебе совершенно незнакома, точно знаешь, что, пройдя четыре — шесть, ну, десять кварталов, все равно окажешься на площади с собором. Улицы впадут в площадь с собором — словно триста речек в Байкал, это неизбежно. И это замечательно. Ты знаешь, что так будет, но ждешь с волнением. Это как кроссворд разгадывать, есть в этом такой маленький уютный азарт. И даже большие европейские города все равно устроены как соединение маленьких, — только не одна соборная площадь, а сорок или шестьдесят… Так устроен Париж или Рим. Таковы старые русские города, потому что там тоже неизбежно приходишь на площадь с собором и торговыми рядами. Повторяемость событий и пространств упорядочивает твою душевную жизнь. Предсказуемость городского пространства — как раз домашнее свойство. Знакомо, удобно, рядом — это и есть «как дома».

•

ВОПРОС. Золотой век городов уже позади или у них все еще будет?

ОТВЕТ. Уверен, что будет. Вообще, знаете, был такой светлый период Ганзейского союза, объединившего север Европы. Центр его был в Любеке, а большие так называемые конторы Ганзы были в Лондоне, Бергене, Брюгге и, насторожимся, в Новгороде! То есть это значит, что уже тогда Россия в лице Новгорода имела широкий международный выход, а самый рассвет Ганзы — это ведь XII–XV века. Давайте чуть пофантазируем, в данном случае это вполне возможно. Если бы московские князья и царь Иван Грозный не раздавили бы Новгород, то, возможно, Петру потом и не нужно было бы рубить окно в Европу, строить на болоте Петербург. Потому что уже были ворота — это Новгород. Было уже все: русские торговали вовсю, были полноценными партнерами европейского Запада. О чем говорить, если одна из четырех главных контор, повторюсь, находилась в Новгороде.

Ганзейский союз был неким прообразом нынешнего Европейского союза, только, по-моему, на более высокой основе. Ведь сейчас объединяются государства. Союз государств неизбежно влечет за собой всевозможные национальные и очень сильно политические мотивы. Города же способны объединяться по признаку экономическому и социальному, что и происходило. Я думаю, что теперь, по мере стирания границ — все эти Шенгенские зоны и так далее, — именно города, а не страны будут представлять людей в широком, планетарном масштабе. Такие попытки были. Посмотрите на Олимпиады. Считается, что проводит их город, но на самом- то деле сейчас это не так. Какая свистопляска происходит на государственном, российском уровне вокруг того же Сочи? Хотя номинально Олимпиаду устраивает город. Хочу надеяться, что как раз города в будущем будут главными действующими лицами истории